Не измени себе

Першин Алексей Николаевич

— Что ж ты молчал, губошлеп?! Слово за слово, гля-

дишь, я бы и образумился… Где теперь найду гордеца твоего?

— Да как же я мог остановить вас?! Вы сами посудите. А искать теперь!.. Это ведь не шуточки! Москва — эвон какая!

— Эка, Москва! Сам ты хорош, посмотрю на тебя… У меня, можно сказать, родимое пятно прошлого, а у тебя– то оно откудова? Ты об этом подумал, или совесть с балы­ком осетровым проел?

Пашка вспыхнул. Откуда дядя прослышал про того проклятого осетра? Неужто мать растрезвонила? Не мо­жет того быть.

—

Дак я что ж… Сам на птичьих правах…

Три дня Федор Николаевич искал Бориса: но парень как в воду канул.

Сам Пашка дружка своего не искал; он был почему-то уверен, что рано или поздно они встретятся, только ему хотелось бы, чтобы не раньше того времени, когда он, Паш­ка, преодолеет все трудности. И уж если быть откровенным до конца, теперь он в глубине души был рад, что стал то­карем, это в какой-то степени сравняет его с Дроздом. Они будут идти почти рядом, но не вместе. А будущее покажет, кто окажется впереди.

В этой мысли он еще более утвердился, когда на глаза ему попалась статья в газете: в ней рассказывалось о рабо­те на заводах Северо-Американских Соединенных Штатов, приводились скорости резания металла. И, как выяснилось, увеличение скорости зависело прежде всего от резцов и способов их заточки. Назывались цифры, на первый взгляд неправдоподобные,— чуть ли не в десять раз можно уве­личить скорости резания…

Пашка, правда, и раньше слышал, что скорости резания у них на заводе очень малы, тормозит система трансмиссии, но этой системе осталось не так уж долго жить. Завод бо­гатеет, и будто бы уже заказаны через наркомат загранич­ные станки, которые в свое время будут доверены лучшим из лучших работников завода. Правда, не очень-то скоро все это произойдет, по такая затяжка, откровенно говоря, вполне устраивала Павла Зыкова — сейчас пока еще он не стал таким мастером, чтобы мечтать о заграничном станке..

4

А Борис Дроздов уже и перестал думать о предатель­стве Пашки — боль его и обида ушли куда-то вглубь и на той глубине будто растворились. Даже хотелось пойти, узнать, как он живет. Но работа на заводе становилась все напряженней и интересней; трудился Борис хорошо, ему доверяли, и прошлое отодвигалось, уступая место настоя­щему.

Однажды Разумнов попросил Бориса зайти к нему после смены. Удивленный и немного встревоженный этим вызовом, Борис не заставил себя долго ждать. Разумнов выглядел удрученным. Ответив на приветствие Бориса, он долго молчал и наконец спросил:

— Слушай, Дроздов, я могу на тебя положиться?

Удивленный вопросом, Борис лишь молча кивнул. И доверительное «ты», и непривычно хмурый вид кадровика его озадачили.

— Я хочу доверить тебе историю моего друга, Ивана Федосеевича Вальцова.

С этим, неведомым Борису Вальцовым, Разумнова связывала давняя дружба. Оба моряки, вместе были в Питере в октябре семнадцатого года, вместе громили Корнилова, потом Врангеля. У обоих были рабочие специальности: Разумнов — токарь, Вальцов — слесарь. Но в мирные дни пути их разошлись. Ивану Федосеевичу партия доверила руководящие посты, до недавнего времени он возглавлял в Москве мясокомбинат. Но примерно год назад вокруг Вальцова началась

какая-то непонятная возня. На завод зачастили комиссии, правда, все они уходили, злоупотреблений не обнаружив.

Но тут странный случай. Жена Вальцова, Наталья, не так давно заявила, что терпение ее лопнуло и она не допустит, чтобы ее муж превратился в тощую дворнягу, она сама будет носить ему обед на комбинат, будет кор­мить домашней едой, чтобы поддержать его силы.

— Чем тебя не устраивает стройный джигит?— рассмеялся в ответ Иван.

— Джигиты те, видно, трехжильные, а тебя ветер вот– вот с ног сшибет. Вспомни, когда мы в последний раз были мужем и женой, товарищ директор.

Смешался Иван, он и в самом деле последнее время выматывался изрядно, на завод поступало новое обору­дование, а его надо было доводить до ума. Сам себя забывал, засыпал тотчас же, как только голова его опускалась на подушку. Убедившись, что муж понял ее пра­вильно, Наталья отобрала у него старый портфель, а вза­мен преподнесла новый.

— Не носить же мне варево в новом,— пожала она плечами со странной усмешкой, которая не понравилась Вальцову.

Обеды, приносимые женой, были отменными, и Иван был рад теперь ее заботе. Особенно хорошо у нее полу­чались бульоны из мозговых костей, сытные, ароматные. Тут явно чувствовалось кулинарное влияние матери На­тальи. Ксения Николаевна, хотя она и не очень-то жало­вала Вальцова, на сей раз снизошла к зятю, поделилась травами и снадобьями.

И вдруг будто снег на голову. Позвонил из проходной начальник охраны Прохоров и запросил срочного при­ема — у него ЧП.

— Конечно, заходи.

Начальник охраны, бывший боцман, знавший Вальцова еще по морской пехоте, с хмурым видом бросил на стол старый Иванов портфель.

— Что это?—тихо спросил Вальцов.

— Открой.

Вальцов щелкнул замком и отшатнулся — портфель был набит копченой колбасой. На комбинате это была самая дорогостоящая продукция, дефицит из дефицитов. Притом килограммов четыре-пять.

Вальцову отказал голос. Он уже обо всем догадался, но хотел подтверждения. Поднял тяжелый взгляд на Прохорова.

— Девицу новую принял. Наталью твою не знает. Цап за портфель. «Открывай». Та в ответ: «Я жена дирек­тора».— «Ничего не знаю. Приказ товарища Вальцова». А супруга твоя с гонором, грохнула портфелем: «На, гляди. Паек директорский». Девица бумагу требует. Слово за слово, охранница за свисток. Наталья твоя фыркнула и подалась до дому. Уже на моих глазах. Девка за ней вслед, но я ее за рукав — и вот к тебе сразу.

Прохоров не сел, упал на стул и шумно втянул в се­бя воздух.

— Какой, к чертям, паек! Липа одна…

— Само собой,— хрипло подтвердил Вальцов.— Поня­тия не имею, откуда взяла.

Оба примолкли. Дело могло круто обернуться. Дей­ствовала карточная система, мясных продуктов не хва-

тало, а колбасные изделия такого сорта на граммы считали, потому и ввели военизированную охрану. Словом, скверная была история.

Вальцов запустил пятерню в свою дремучую шеве­люру и со злостыо дернул себя за чуб.