Не ломайся, девочка!
Шрифт:
— Что значит, не хочу? — встряхивает легонько. — Малышка, ты же понимала, что я не буду просто так хату снимать на целый месяц. Столько сил и денег потратил. Ради тебя, красивая, стараюсь, между прочим. Давай, просто расслабься, я все сам сделаю.
Диван подо мной пружинит мягко, внутри все бурлит и неожиданно выкатывает рвотным рефлексом.
Михаил отскакивает. Роллы и апельсиновый сок с горчинкой просятся выйти…
— Ты… Блин… Твою мать… Уделала меня. Фак!
Я с трудом
— Мне надо в ванную. Срочно…
С трудом иду, меня качает.
— Плохо. Мне плохо… Очень плохо…
Спотыкаюсь на ровном полу, едва не влепившись лбом в косяк. Михаил все же подхватывает. Обеспокоенное лицо мужчины качается надо мной как блин.
— Так не должно быть… — движутся губы. Кажутся мясистыми. Слишком красными. — Давай. Пусть протошнит тебя. Живее. Давай… Два пальца в рот и…
Теперь он сам меня толкает в сторону ванной.
От его касаний только хуже становится. Собрав все силы, отталкиваю его. Он, кажется хватается за меня. Или отталкивает.
Наверное, отталкивает.
Вспышка перед глазами ослепляет, и свет гаснет.
АЙРИН ЛАКС - НЕ ЛОМАЙСЯ, ДЕВОЧКА!
Глава 18
Глава 18
Аглая
По слуху бьет требовательный телефонный звонок.
Узнаю свой телефон, с трудом глаза разлепляю.
Зрение вспыхивает и отключается, как неисправная мигающая лампочка.
Дальнейшие действия смазанные какие-то.
Михаил суетится, пытается что-то сделать, то поднимает, то вытирает, по квартире мечется.
Вижу, что он что-то собирает.
Вытирает тряпкой?
Потом снова бросается ко мне. Нет, от меня.
Мечется. Как перепуганное животное.
Самое паршивое, что я все понимаю.
Не всегда. Но урывками, когда картинка ясной становится, понимаю, что Михаил суетится и сметает со стола еду, напитки, бокалы.
Все в мусорный пакет.
Снова от меня.
Бросает взгляд, говорит что-то.
Вижу, как движутся его губы. В глазах — страх.
Потом опять накрывает липкой волной.
Отключаюсь.
Прихожу в себя.
Уже на пороге ванной. Ползла, что ли?
Телефон звонит, не замолкая.
Поворачиваю голову на звук, он упал на пол.
Лицо липкое, мокрое. Мне дурно.
В квартире тихо. Никого, кроме меня. Михаил убежал!
И ведь никто… никто меня искать не станет.
Надо добраться до телефона. Не хочу умирать в луже собственной рвоты. Не хочу…
С трудом ползу, распластываясь
Сил почти не остается. Кончиками пальцев подтягиваю к себе телефон.
Нужно набрать скорую.
Снова кто-то звонит, смахиваю пальцем.
Сиплю изо всех сил.
— Скорую. Кузнецова, дом семнадцать.
Язык немеет, голос вот-вот прервется новым позывом. Из последних сил выдавливаю:
— Квартира семьдесят…
Нет, не могу больше, снова проваливаюсь в колодец.
***
Спустя время
Перед глазами — степной ковыль. Наверное, я точно… уже умерла.
Вроде все сходится — чисто, светло, опрятно. В рай, что ли попала? Вот Только сухие веточки ковыля с раем как-то не вяжутся. Я думала, там сады и… кущи всякие.
Зрение проясняется, вместе с ним появляется понимание и запоздалый смех: я просто в больнице. В светлой-светлой палате.
Нет, еще не умерла.
Пялюсь на картину напротив. На ней сухой ковыль. Отсюда и мысли глупые.
Перевожу взгляд на свою руку с катетером. Какое запястье стало… тонкое. Чересчур, красная нитка сильно болтается.
— Очнулась, синичка, — раздается голос сбоку. — Ну, наконец-то!
Ко мне спешит женщина.
Невысокая, довольно пышная в боках. В светло-голубой униформе.
Она быстро сворачивает фантик и закладывает его между страниц книги в мягкой обложке.
— Лидия Семеновна, сиделка твоя, — представляется. — Так и думала, что ты проснешься сегодня. Предчувствие у меня было такое, ой. Погоди. Сейчас… Сейчас врача обрадую, — семенит к двери. — А там и… жениха твоего!
Холодею.
— Нет у меня никакого жениха! Вы путаете.
— Как это нет? А парень такой… высокий, широкоплечий…
От ужаса в горле ком встает, сиплю хрипло.
— Рыжеватый блондин? Глаза светлые? — называю признаки внешности Михаила.
Если он… Если он все-таки поступил по совести и вызвал скорую.
Даже если так, не хочу его видеть! Не хочу, думаю с паникой и чувством отвращения.
— Нет-нет! — сиделка мигает несколько раз оторопело. — Темно-русый, кареглазый. Фамилия… греческая какая-то.
— Ничего не понимаю.
— Ох, надо врачу. Наверное, все-таки сотрясение дало о себе знать!
Сиделка покидает палату. Я привстаю в постели, разглядываю все кругом. На тумбе даже ваза со свежими цветами.
Сиделка возвращается, жутко довольная, быстро распускает мои волосы и проходится по ним пушистой щеткой. Напоминает мне мамину сестру — Галину, та любила меня причесывать и охотно в детстве возилась…
Сиделка быстро заплетает воздушную косу на бок, говорит торопливо.