(не)любимый препод
Шрифт:
— Ответь, послушаем, что скажет.
Глава 18
— Ты где? — спрашиваю, когда она, наконец, снимает трубку.
— Ой, Саш, прости, — тараторит. — Я забыла предупредить, у Вани тут конспекты появились по инфотейнменту, уникальные просто. От выпускника нашего института, у него щас передача есть своя по кабельному каналу. И мы по ним к экзамену готовимся. Станем умными и популярными.
Слышу уличный шум,
— Так поразилась уникальностью, что до дома не дошла, на лавочке у подъезда готовишься? — говорю с иронией, но ощущаю сквознячок по коже. Она мне, похоже, врет с чего-то вдруг.
— Я на балкон вышла, чтобы не подслушивали. У нас родители Николь живут. А ты где?
Мне не нравится ее скороговорка. Очевидцы уже затопили ленту постами про ограбление банка. Никого не поймали, а я ждал, что мелькнет моя фамилия. Егор Аверин Винни-Пух, парню светит десяточка. Готов был. Денег Маше дать. Когда она его отмазывать начнет.
И я не наивный молокосос, прям таки Кристины не было на площади, а их троица с конспектами обнимается.
— Я еще в редакции, — говорю. — Кое-что утрясти надо. Давай заеду за тобой через пару часов?
— Саш, я бы рада, но начало девятого. Пока мы закончим, не знаю сколько время натикает.
— У тебя завтра нет пар. Выспишься.
— Да, но я что-то устала.
— Ясно. На флешмоб не ездили?
— Нет, — отвечает после паузы. На заднем фоне кто-то поет песенку из мультика " куда идем мы с Пятачком — большой-большой секрет".
Окончательно убеждаюсь: за дурачка меня держит. И в парке торчит. И дальше будет с дружками в детективов играть.
— Ладно, созвонимся, — отключаюсь.
Закипаю. Лезу за таблетками.
Я почти жизнь новую начал, где Кристина на первом месте. А она действительно ребенок, тусит с такими же детьми и хер кладет на мои фантазии про наше будущее.
Между нами двадцать лет, и в интересах полный антипод. Наверное, я ослеп, когда увидел в ней свою женщину. Разбит был, а она с такой помпой в разум ворвалась, нахальничала, бесила, перед носом вечно маячила, и я слюни распустил. Подвис.
И я не шутил, чувства не разбрасываю, и пути назад ей не дам, сама напросилась.
А за лапшу на моих ушах будет дома сидеть.
Наливаю в кружку чай, рука трясется, лью мимо, и кипяток шпарит разбитые костяшки. Шиплю.
День сегодня по всем фронтам неудачный. Рука бо-бо — Антона стукнул. Мнениями не сошлись. На мой взгляд директор полномочия превышает, а на Антошин взгляд я чисто номинальный владелец, и согласовывать со мной решения, да ну, зачем, право, какая ерунда. Сам моей печатью документы шлепает. Поди и подпись подделывал.
Несу чай в конференц-зал. В редакции никого, только я и Ирина, сидит, зарывшись в отчетность. Если Антон и проворачивал делишки, в документах отразится когда и куда.
— Еще что-то хочешь? — ставлю кружку на столе перед бухгалтером.
— Нет, спасибо, — она
— Я не спешу, — перебиваю. — Работай спокойно, — отхожу к окну.
Скоро грянет ночь, луны еще нет, в небе мрак, меня все заколебало. Из меня так себе рифмоплет, в курсе.
В кармане звонит телефон.
— Да, — принимаю вызов.
— Пап, — на проводе нервничает Егор. — Я влип.
Молчу. Не дождавшись реакции, сын продолжает:
— Мне некому больше позвонить.
Он говорит и говорит. Слушаю его захлебывающийся голос и смотрю на свое размытое отражение в стекле. С каждым словом из сына рвется что-то прежнее, становится похож на того, каким был до нашей ссоры, когда не спорил, не качал права, а видел во мне авторитет, подражал, советовался, в рот заглядывал, и я настолько отвык, что не осознаю, как так случилось, неужели ему нужно было наворотить все это море дерьма и потонуть, чтобы вспомнить, что я всегда на его стороне.
— Я клянусь, не знаю, кто весной тебя в подворотне пас, — вываливает в отчаянии под конец. — Это не я. Но ты подумал на меня, что я ради кучи металлолома, ради мотоцикла… Ты бы сам простил такое?
Тереблю бороду. Тучу раз представлял себя на его месте, как мой отец обвиняет меня в попытке его убить, и будь я в возрасте Егора — наверное, у меня так же не стало бы отца, когда другие лажают, и так по-жесткому, великодушным быть сложно, этому учишься годами.
— Вряд ли простил бы, — говорю правду, откашлявшись.
— Вот и я не мог. Я ни при чем, это честно. И я бы не стал тебя щас просить. Но все на измене и трясутся, что они в ментовку стукнут. Ты говорил Кристине, что я Винни-Пух?
— Не говорил.
Кристина. Ясно, почему малыш чушь про супер-пупер конспект плетет. Они сами боятся, меня в том числе.
— Они трубки не берут. Даже Ванька. Подозревают меня походу. Пап, что мне делать?
Из телефона паника и обреченность по капле капают и разъедают дыру в моем недоверии — он меня не подставлял, уверен, и с меня валятся булыжники. Его косяки — моя вина и моя забота, что бы он теперь ни наворотил, он мой ребенок, и словно разбивший соседское окно непослушный пятилетний пацан, бежит домой каяться, чтобы папа утряс беду. "Пап, что мне делать?" — развнозачно "давай замнем", и я включаюсь рефлекторно.
Оборачиваюсь.
Ирина погрязла в мире цифр, шелестит файлами, на столе стынет чай.
— У меня в ауди трекер-прослушка стоит, — понизив голос, говорю Егору. — Как противоугонка. В прикуривателе. А машина у Кристины. Раз они еще на площади, значит скоро в тачку сядут. Послушаю и перенаберу тебе. В панику не впадай, понял? Я разберусь.
Сбрасываю. Роюсь в телефонной книге. Звоню на симку, установленную в маячке.
Тихо. Гуляют пока.
На кухне варю себе кофе. Снова звоню. И врываюсь в середину разговора: