Не оглядывайся, старик (Сказания старого Мохнета)
Шрифт:
– Ну, бабушка, твоего Байрама тут всякий знает. Ни у кого рука не поднимется.
– Не говори, сынок. Плохой человек и хорошему враг.
– А внучек твой, оказывается, геройский парень, - сказал Ханмурад, чтобы отвлечь бабушку.
– Гачаки, стрельба, набег больше ни о чем и слушать не хочет!
– Что ж ему остается?
– бабушка Сакина махнула рукой.
– Не у отца ж ему спрашивать, как стреляют!
Я насупился, меня всякий раз задевало, когда подшучивали над папой, я стеснялся, что он не такой, как Ханмурад, и даже не такой, как простые парни из Курдобы. Конечно, я мечтал, чтоб мой отец, как дядя Нури,
Ханмурад заметил, что я расстроился.
– А зачем его отцу стрелять да скакать? У него свои дела есть, купеческие.
Вместо того, чтоб утешить меня, Ханмурад только растравил мою рану. Здешние парни всегда с насмешкой говорили о купцах: "с яиц шерсть стригут!", говорили они, "тени своей боятся", "сидят, весы стерегут", и еще по-всякому. И я тоже приучался презирать торгашей, "стерегущих свои весы". Конечно, папа не из тех, кто "стережет свои весы", у него большой магазин, он "негоциант", как называл его один армянский купец, но не буду же я объяснять это каждому. Для здешних парней мой отец все равно, что пузатый лавочник Мешади Алибала.
– Ничего, - сказала бабушка Сакина, ласково поглаживая меня.
– Наш мальчик, наш красавчик в дедушку своего пойдет, в Байрама. Будет, как дядя Нури! Стрелять научится! Скакать на лихих конях! Не пойдет он в хвостатых суннитов!
– А что, сунниты стрелять не могут?
– окрысился я на бабушку Сакину. Вон дедушка Эфенди, когда к нам приезжал, с ружьем был! Умываться и то его с собой брал.
Бабушка Сакина расхохоталась, а Ханмурад сказал, улыбнувшись:
– Бабушка твоя шутит. Среди суннитов тоже хватает храбрецов.
– Так-то оно так, - усмехнулась бабушка Сакина, - одна беда хвостатые они, как козлы. Потому и упрямые.
– Неправда это!
– чуть не плача выкрикнул я.
– Нету у них никаких хвостов!
– А ты по себе не суди, - почти серьезно возразила бабушка Сакина.
– У тебя потому и нет хвоста, что мать шиитка.
Я хотел возразить, но тут послышался шум, крики и отчаянный вопль какой-то женщины:
– Наши отары! Сельбасарцы отары угоняют!...
Бабушка Сакина с неожиданным для ее лет проворством вскочила с места и выбежала наружу. Я бросился за ней. По ту сторону Ослиного родника на пологом склоне несколько вооруженных всадников, отрезав часть отары, гнали ее перед лошадьми.
– Эй, вы, трусы!
– грубым, как у мужчины, голосом закричала бабушка Сакина, и голос ее эхом раскатился по ущелью.
– Знаете, что мужчин нет, у баб решили овец отбить?!. За каждую по десятку вернете!...
Ни дяди Нури, ни других парней сейчас не было, все уехали на свадьбу. Этим и воспользовались сельбасарцы.
Ханмурад набросил на плечи чоху, вышел, посмотрел на угонявших отару всадников, быстро пошел в кибитку, на ходу вдевая руки в рукава, схватил винтовку, патронташ и побежал к скале. Прозвучал выстрел, всадники обернулись.
– Эй вы, бросьте отару!
– крикнул им Ханмурад.
– Совесть надо иметь!
В ответ просвистели две пули.
– Спрячься! Спрячься между камней!
– крикнула мне мама, выбегая из кибитки.
– Убьют!
Я добежал до ложбинки, проходившей по краю стойбища, лег там и, высунув голову, наблюдал за происходящим. Ребятишек
Ханмурад выстрелил. Трое всадников, обернувшись, открыли огонь по Ханмураду.
– Эй, ребята!
– крикнул гачак.
– Я кровь не хочу проливать, убирайтесь подобру-поздорову!
Всадники не оборачивались. Ханмурад выстрелил, один из чужаков упал с коня, но тут же взобрался в седло - потом выяснилось, что Ханмурад прострелил ему руку. Ханмурад снова выстрелил, другой всадник упал вместе с конем. Он тоже сразу вскочил, но конь остался лежать.
– Бросьте отару! Жизни лишитесь из-за баранов! Гачак Хан мурад мимо цели не мажет!...
– Ханмурад!
– закричал одни из всадников, поворачивая вздыбившегося под ним коня.
– Не стреляй! Да будут жертвой тебе эти овцы! Пуля Гусейна тоже не вылетит зря из дула!... Мы не знали, что ты на эйлаге.
Человек, оставшийся пешим, вскочил на круп к другому коню и все трое исчезли за горой.
Ханмурад вернулся в кибитку и лег.
– Ханмурад! Они струсили?
– спросил я.
– Нет, братик, - Ханмурад положил руки под голову.
– Ихний Гусейн парень не из пугливых. Просто увидел, место у меня удобное, по одному могу перебить. Они же открыты были...
– Он подумал немного и, помолчав, добавил тихо, словно себе самому: - А может, решил не связываться со мной...
... Вечером, когда наши вернулись со свадьбы, голос бабушки Сакины гремел вовсю.
– Узнали подлецы, что мужчин нет!... Да если у вас есть честь, неужели потерпите!... Чтобы паршивые сельбасарцы средь бела дня напали на стоянку Кербалаи Ибихана!...
– Не расстраивайся, мама, - спокойно сказал дядя Айваз.
– Не расстраивайся! Он их, подлецов, должен был перебить!
– Ушли с пустыми руками, а это для лих позор, - успокаивал мать дядя Анваз.
– Кровь проливать не хотел из-за баранов.
Я направился к парням. Собравшись па плоской скале, они горячо обсуждали что-то, и дядя Нури тут же прогнал меня.
– Не обижайся!
– Ахмедали приветливо кивнул мне.
– Тут у нас взрослые разговоры.
Немного погодя он сам подозвал меня, но, обиженный, я отвернулся. Я убежал за скалы.
Спустился туман, такой густой, что ничего вокруг не стало видно. Я сидел за скалой и мне казалось, что я совсем один со своей обидой, а все они, и дядя Нури, и парни, и Ханмурад - в каком-то другом далеком чужом мире. Мне всегда становилось одиноко и тоскливо на душе, - когда люди рядом оживленно болтали, не замечая, что я тут, рядом. Порой мне казалось, что даже мама ничего не знает обо мне: я, конечно, не мог бы объяснить, в чем это ее незнание, я только понимал, что оно виной моей грусти и одиночеству. В такие минуты с особой остротой ощущая свою обособленность, я острей переживал и другие огорчения: и то, - что отец не умел стрелять, как гачак Ханмурад или дядя Нури, что он купец, "стороживший свои весы", что тут, на эйлаге, не любят мою бабушку Фатьму, что у Караджи искалечены, пальцы и такой длинный кривой нос и глаза-дырочки, и что он никому, никому не нужен..... А мамины с папой ссоры!... Они становились все чаще, возникали по всяким пустякам и доставляли мне столько огорчений! И желтые цветы. От них тоже становилось грустно и хотелось плакать. Я очень любил розы, но никогда даже близко не подходил к желтым розам, посаженным отцом в нашем саду.