Не оглядывайся, старик (Сказания старого Мохнета)

Эфендиев Ильяс

Сестренка, когда ее привели в чувство, обхватила ручонками большой кувшин с водой и никак не хотела отдавать его. Досыта напившись воды, мы принялись за чай...

Вошел дядя Нури и несколько вооруженных людей.

– Рад видеть тебя, сестрица!
– человек, в котором я сразу определил главаря, учтиво поклонился маме.

– Ханмурад!
– радостно воскликнула мама.
– Дай бог тебе счастья! Сам аллах послал тебя нам. Перебили бы нас иранцы!...

В слабом свете, проникающем сквозь законченные стекла, красивое, в мелких рябинках лицо Ханмурада казалось

очень бледным.

– При вас был твой брат Нури! Он один истребил бы всех иранцев.
– В вежливых словах гачага сквозила чуть заметная насмешка. И сразу лицо помрачнело, стало жестким.
– Не хотели оставлять вас тут, в степи. Ни один не ушел бы!...

– Тот, у которого я подстрелил коня, вроде вожак, - утирая губы, заметил дядя Нури. Он только что выпил полный ковшик воды.
– Другого я ранил... Просто по людям бить не хотел. Как воробьев перестрелял бы!...

– И хорошо сделал, что не стрелял, - миролюбиво заметил один из крестьян, попивая чай.
– Такие же люди, такие же мусульмане, как мы с тобой. Только что живут в Иране...

– Такие же!
– сердито оборвал его Ханмурад.
– Чего ж они сюда к нам грабить да убивать идут?

– Эх, Ханмурад!... Думаю, не от хорошей жизни. Вон ты. По своей воле который год в гачагах ходишь?

– Я из-за царя в гачагах, - сердито бросил Ханмурад.

– А он, может, из-за шаха. Невелика разница...

– Я никогда не нападал на женщин! Не трогал бедняков...

– Это все так, сынок, это так, - крестьянин не спеша отер тряпицей лицо.
– В каждом деле и честные есть, и нечестные...

Послышался конский топот, и вошел мой отец. Лицо у него было встревоженное.

– Ты что ж это караван в пути оставил?
– с улыбкой спросил Ханмурад, поздоровавшись с ним как со старым знакомым.

– Да... Дело было. Пришлось свернуть, - неохотно ответил отец.

– Ну дела есть дела... Сестрица, - Ханмурад отвернулся к маме.
– До Горуса всего ничего. Опасности нет. Мы вас теперь оставим.

– Счастливо тебе, сынок, - ласково сказала бабушка Фатьма.
– Да пошлет тебе аллах долгую жизнь!

Ханмурад и его товарищи ускакали, но всю остальную дорогу я думал только о Ханмураде. Ведь это тот самый гачаг, про которого рассказывала мама, это он подарил маме кольцо - мама его никогда не снимала, - встретив их с папой в ущелье Пирагбулаг, молодых, красивых, счастливых... Жизнь этого человека была для меня загадкой, тайной. Возник откуда-то из глубины степей и канул в них, исчез, растворился. Какой живет в своем необычном, таинственном мире, что ждет его впереди?... Папа скакал обок фаэтона и угрюмо помалкивал. Когда фаэтонщик в подробностях рассказал ему о нашей встрече с иранцами и геройстве дяди Нури, он только усмехнулся, мельком глянув на дядю. Если бы Нури не был так упрям, если бы, послушав старшего, поехал по людной дороге, никакого геройства показывать не пришлось бы.

Зато я нисколько не жалел, что мы поехали степью. Ведь иначе не было бы ни нападения, ни перестрелки... Иначе Ханму-рад со своим отрядом не явился бы нам на помощь и, я, может быть, никогда

не увидел бы этого человека. Не узнал бы, какое у него бледное красивое лицо, как весело умеет он улыбаться, не увидел бы его чохи из вишневой диагонали, и десятизарядного маузера в кобуре из красного дерева. Ханмурад ускакал, на папу и на дядю Нури не хотелось даже смотреть, такими они казались мне серыми, обыкновенными... Я ощущал - что-то похожее испытывает и мама, и потому, как ни хотелось мне этого, не стал расспрашивать ее о Ханмураде.

У въезда в Горус, маленький горный городок, фаэтонщик увидел несколько стреноженных коней и остановился. Два парня, лежавшие на траве возле коней, вскочили и подбежали к нам. На них были куртки и брюки из домотканой шерсти, бухарские папахи и винтовки с патронташами.

– Ахмедали!
– окликнул дядя Нури широкоплечего светло волевого парня.
– Давно вы тут?

– Еще как давно! Если б вы еще задержались, навстречу поехали бы. Думали, не случилось ли чего...

– И случилось!...
– Дядя Нури самодовольно усмехнулся.
– Пришлось вступить в перестрелку! Иранские гачаги!

– Эх!
– досадливо воскликнул второй парень, худощавый и черноволосый.
– Знать бы!...

– Ничего! Мы им и так дали жару! Сперва я одни чуть ли не час перестрелку вел, потом Ханмурад со своими подоспел. Главаря их я подстрелил. А под другим коня ранил! Если бы не дети на жаре, без воды, мы бы всех их перебили!

– И сколько их было?

– Восемь человек!

Гаджи только вздохнул в ответ.

От Горуса дороги уже не было - только тропа. Папа рассчитался с фаэтонщиком. Тот свернул в город, чтоб переночевать в каравансарае, и мы, поразмявшись немного, стали пересаживаться на коней, которых привели Гаджи и Ахмедали, посланные дядей Айвазом. Ахмедали подвел бабушке гнедую кобылу под казацким седлом с подушкой сверху, взялся одной рукой за стремя, другой за узду.

– Садись, тетя!
– Ахмедали приходился дедушке Байраму дальней родней, поэтому говорил бабушке не "ханум", а "тетя".

Мне правилось, как бабушка садилась в седло. Куда девалось вдруг ее брюзжание, ее страх перед дядей Нури, она сразу подтягивалась, становилась молодой, ловкой...

И сейчас, сунув ногу в стремя, она с непонятной мне легкостью мгновенно оказалась в седле.

Гаджи подвел маме жеребца под новым английским седлом.

– Садись, сестрица!
– Гаджи тоже приходился родней дедушке Байраму и вместо "Ягут-ханум" запросто говорил маме "сестрица".

Потом Ахмедали, наклонившись с седла, взял меня, посадил впереди, Гаджи подхватил на руки Махтаб, и по извилистой тропе мы стали подниматься в горы.

Я сидел впереди Ахмедали и, покачиваясь, думал о том, что где-то здесь, в этих недоступных горах Гачаг Наби с боевыми соратниками совершал бесчисленные подвиги.

С "Кривой скалы" взмыл в небо орел и сделал круг над Горусом.

– Можешь достать его пулей?
– спросил я Ахмедалн, пока зыкая на орла.

– В орлов не стреляю, братик.