Не плачь, моя белая птица
Шрифт:
– Сюда ложи говорю, – недовольно махнул Несупа рукой в сторону лавки. Теперь сверху на неё была накинута старая медвежья шкура. Николай сделал как ему велели.
– Отойдите, не застите.
Варя поспешно отошла. Николай сел на лавку в тёмный малоосвещённый угол и приготовился наблюдать.
Вот Несупа снял платок с головы больной. Что это? Её волосы неровно обкромсаны под корень. На голове кровоподтёки. Колдун снял повязку. Николай отвернулся. Старик склонился над лицом. Долго смотрел, слушал, щупал.
Николай время от времени украдкой поглядывал
«Переживает, что скажет Несупа… Боится…» – догадался Николай. Теперь стало очевидным, что не только жалость погнала девушку в трудный путь, больная ей дорога. Возможно, та всё же её сестра.
Наконец Несупа выпрямился. Долго молчал, раздумывая. Это был высокий сгорбленный старик, некогда сильный. Широкие плечи и теперь ещё сохранили свою форму. Густые тёмные брови и белые от седины волосы, длинные, сплетённые в косицу составляли необычный контраст. Но, несмотря на старость и весьма недоброжелательный вид, в нём чувствовалось нечто, что можно обозначить общим словом – порода, некая сила, источник которой неизвестен.
– Чёрная ворона всё никак не накаркается? – непонятно спросил он.
Варя чуть нахмурилась, разгадывая старикову метафору. Потом лицо её прояснилось.
– Да, – ответила она.
Николай ничего не понимал.
– До утра ежели доживёт, то жить будет, – сказал старик. – А за глаз – не знаю. Ступайте.
Николай с Варей вышли.
Теперь – в обратный путь. Николай сел в телегу, стал править. Варя сидела сзади. Гром, привязанный уздечкой к возу, замыкал шествие.
Множество вопросов роились в голове у молодого человека, но задать ни один не решился. Варя тоже молчала.
Выехали из леса. В лунном свете Николай заметил стог. Наверное, лучшего ночлега нынче не сыскать.
– Варя, Вы теперь куда?
– В усадьбу. Но нам лучше здесь расстаться. Могут увидеть.
Николай слез с телеги, отвязал Грома.
– Прощайте, Варя!
– Прощайте… – девушка запнулась. На протяжении всех этих трудных часов она так и не узнала имени своего спутника…
«Как же, прощайте! Ну уж нет. Во всей этой истории до финала далеко. И в финальной сцене я хотел бы тоже присутствовать», – так думал Николай, мчась навстречу новому дню.
Когда, наконец, он приехал к себе в усадьбу, в прихожей на столике лежало письмо-приглашение на именины к Ольге Павловне Ночаевой.
Глава 19
К барской усадьбе Ерина и Дуняша подошли со стороны двора. Огляделись. Дворовые люди были заняты делом, множество народа носилось туда-сюда. В деревянных сараях и амбарах кипела работа. Изредка слышался смех и шутки девок и парней.
«И они ещё веселятся!» – удивилась Дуняша. Ей казалось, что в непосредственных владениях помещицы нормальный человек тут же превратится в живой труп и будет едва передвигая ноги ждать, когда окончательно перестанет быть живым. Здесь нет надежды и избавления. До того она наслышалась о жестокости хозяйки, что по-другому и не представляла.
Дуняша
Ерина, чувствуя робость сестры, старалась держаться уверенно, хотя на душе и у неё скребли кошки.
– Пришли? – девушки так были заняты наблюдением за кипучей деятельностью в хозяйстве помещицы, что не заметили, как подошёл управляющий.
– Пришли, – ответила Ерина.
– Ну ждите. Барыни ещё нету. Вон, садитесь на лавку, – кивнул Лютый головой и ушёл.
Ждать пришлось долго.
Время от времени к девушкам подходили знакомые, завязывался недолгий разговор, после которого знакомые убегали по своим делам.
С кухни вышла баба с кувшином и кружкой. Локтем она зажимала краюшку хлеба.
– Девки, попейте вот кваску и перекусите. На солнце упарились небось ничего не делавши.
– Благодарствуем, – в один голос ответили сёстры.
– Вы, случаем, не деда Мирона внучки?
– Мироновы.
– На мать похожа, – кивнула баба на Дуняшу. – Та смолоду такая же пригожая была. – Баба скосила глазом на цыганскую внешность Ерины, но ничего не добавила. Ерина была красива – и всё тут.
– Не помните меня?
– Да вроде что-то знакомое, – Ерина немного лукавила. Бабу эту она не помнила, как не обращала особого внимания и на других односельчан.
– Тёткой Нюрой меня кличут. На кухне я туточки помогаю.
Тётка Нюра помолчала, ожидая какой-то реакции, но девушкам нечего было сказать.
– Никак «сама» вызвала?
– Вызвала, – ответила Ерина. Дуняша предпочла в диалоге не участвовать.
– Кудай-то она вас определить хочет? – задумалась тётка Нюра. – Вроде везде народу хватает… Вот если только горничная теперича нужна ей…
Дуняша побледнела. Тётка Нюра покачала горестно головой.
– Вы, девки, не шибко робейте. Оно жить можно. Только надо быть расторопными. А так… ну схватит за виски, коль попадёшься под горячую руку, а то по щеке ударит. Но это всё пережить можно. Не надо только близко к сердцу принимать.
Ерину и Дуняшу никто не бил по щекам и за виски не таскал. Как это не принимать близко к сердцу, они не знали. Дуняша почувствовала, что её тошнит.
Тётка Нюра задумалась на минуту, потом продолжила:
– Таких случаев, как с Агашей, всё же не часто бывает… Оно как получилось? У «нашей-то» ухажёр есть, помещик Овчаков, – тётка Нюра понизила голос до свистящего шёпота и наклонила голову поближе, сообщая дворовые слухи, – Есть то есть, да только она, Глафира-то Никитична, никак с ним не наладит, как ей бы хотелось. Замуж не шибко зовёт. Она, хоть и стара, а мужа тоже, небось хоцца. – Тётка Нюра оценивающе посмотрела на девиц и решила не углубляться. – А тот Овчаков за Агашей стал ухлёстывать. Зачастил к нам в усадьбу, Глафира-то Никитична думает, что к ней. А он, можа, и к ней, да только от Агаши никак его не оторвать. Где увидит её, тут же начинает… Ну, вы понимаете. Вот «наша-то» и осерчала.