Не погаси огонь...
Шрифт:
И снова:
– Ну дак чо, купишь у меня столбы на Ингоде? Не хошь на Ингоде, продам на Унде. Аль кишка тонка, галантерейщик?
– У нас не только галантерейный товар – в большом выборе все: от свечей до электрических аппаратов и ювелирных изделий, – входил в роль коммерсанта Путко.
– Да знаю я! – досадливо отвечал Переломов. – Торговать – не, не люблю. Там кто кого омманет. А вот землю шарошить – эт по мне. Вон она, ждет! – Он повел широкой, как лопата, рукой в окно, за которым развертывались просторы тайги. И неожиданно вздохнул: – Не, не осилю… Всю Сибирь за Байкалом ни один, ни сто Переломовых не осилют. А все ж кой-што
Хоть значился поезд курьерским, но шел не быстро. На станциях, млевших от зноя и зудения мух, шумная и рваная голь перекатная из хвостовых зеленых вагонов приступом брала привокзальные базарчики. У их головного желтого вагона дежурили на остановках приставы и чины железнодорожной жандармерии. По перрону прохаживались, разминаясь, или поспешали в станционные рестораны их превосходительства и дамы, страдающие от духоты мигренью. У вагонов второго класса, синих, суетились торговки, по глаза повязанные выгоревшими платками, сбывали свой товар: пиво, квас, яйца, вареных кур, огурчики, помидорчики, вяленую и копченую рыбу. Порой Антону казалось, что вокруг него грохочет и катит неизвестно куда сама Россия.
В соседнем купе ехал протоиерей со своим семейством – благолепный, в контраст с желчной супругой, с румяной дочерью и непоседой сыном. Целый день из-за полузакрытой двери доносился резкий скрипучий женский голос, умиротворяющий бас протоиерея и взрывы смеха.
– Поповна-то, а? – облизывал губы Переломов. – Мне б годков двадцать аль хучь десяток сбросить… – И поощрял Антона: – На тебя, галантерейщик, на тебя зыркат!
В остреньких глазах поповны и впрямь играло что-то «скоромное».
Соседство золотопромышленника оказалось как нельзя кстати. Хотя Антон и надеялся на свой «железный» паспорт, однако полицейских осмотров все же опасался. А Переломова знали по всей дороге, полицейские чины ломали перед ним фуражки, не подступались и к соседу. К тому же любопытно было вести разговоры с таким собеседником. Из рассказов предпринимателя сибирский промысел открывался с иной, неизвестной каторжникам стороны.
– Матушка-т наша, земля родимая – начали ее трогать всего ничего, ежели с Европами да Китаями равняться, первое серебро полтора века как выплавили, а золоту-т и века нет, а уж на третьем месте по мировой добыче, каково? – вел свою мысль Матвей Саввич. – В прошлом годе боле трех тыппи пудов выдали, эт тебе чо? Пущай Урал там, Лена да Енисей на первых ролях, но и мы, забайкальские, не лыком шиты. Знать, как у нас говорят: «В Сибири соболей бьют ухватами, а золото гребут лопатами».
– Я по-другому слыхал, – не удержался Антон. – «Золото мыть – голосом выть».
– И то правда. Кому как подфартит. Иной пятитки под ноги стелет: вишь, иттить ему грязно! А другой без штанов остается. И разоряем землицу-т безрассудно. Тут уж кто ловчей, кто хитрей. А без хитростев как?..
– Как у нас делается? – затевал он разговор в другой раз. – Вот, скажем, намыл я шлиховое золотишко – должон записать его в шнуровую книгу, для окружного горного ревизора, пущай матери его земля будет пухом. А само золотишко отправляю в плавильную лабораторию, в Иркутск, Барнаул аль Екатеринбург. Там тоже сколько его осядет. Зато дале не моя уже забота: оттуда повезут его в слитках в Питер, на монетный двор, на чеканку. А мне пока вот энти «ассигновки», – он мял в пятерне хрусткие бумажки. – За их
Мои россыпи как мне достались? Полвека назад государь-батюшка пораздарил участки своим графьям, генерал-адъютантам да камер-фрейлинам, даже какому-то Бернардаки подарил. Ну, эти графья да камер-фрейлины наше Забайкалье в глаза не видывали – подрядили местных, тех, што покрепче. Среди них и деда моего, Пантелеймона Переломова. А отец мой у того Бернардака уже полностью весь участок выкупил, мне во владение оставил, царствие ему небесное… Ну а уж я приумножил и сколько еще новых застолбил – от Шилки до Аргуни.
Как застолбил? Может, думаешь, искал, копал в тайге?.. Можно и так, коль ноги дуры. Не-ет, тут своя хитрость нужна. Перво-наперво надо разведать, где хищники-золотишники моют. Такой ушлой народ, упаси бог! Зазря работать не будут. У них особый нюх на золото. Коль моют и не бросают – стоит брать, верное дело. Зову исправника и казаков, да как нагрянем! Они – шасть в тайгу, а я – столб. Мое!
Переломов раскуривал пахучую сигару, посасывал ее, окутывал купе дымом.
– Можно и по-другому. Присмотрел участок, в газетке через бутербродника статейку тиснул с описанием: там-то, мол, и там-то. Среди старателей тоже грамотеи имеются. Прочтут – и туда! Помоют-помоют, коль слабы пески – бросят, а ежели богатые, вдругорядь призываю исправника и казаков – и хлоп: мое!
– Вроде бы не по совести?
– Тебе щенка, да чтоб не сукин сын? – посмеивался Переломов. Серьезнел. – По совести. Хищники старатели только разоряют землю. Верхушки сгребли – и айда дальше. А ей забота нужна. Уж коли я взял, так до последнего золотника выберу. Мои столбы с буквами «М.П.» по всей Сибири известны, что твой государев вензель.
И снова предлагал:
– Имеешь, галантерейщик, пять тышш в дело? Продам! Такой столб продам, озолотишься! Или куплю, вот те крест! Есть у тебя застолбленные участки, признавайся? Да ты не жмись, не жмись, дело нужно, оборот! Хошь – куплю, хошь – продам, мне все одно!
Сам же соглашался:
– Не, ежели не знаешь – не суйся: так продам, так куплю, век помнить будешь. Вот ты, скажем, эксперта наймешь, штоб он опробовал мои пески, а я твои деньги перекрою, и он честным для меня станет, твой эксперт. А коль уж такой стервец, что и не перекупишь, так я через своих людей, пусть на мешке пломбы со всех боков, так золотишко подсыплю – все эксперты на свете не догадаются. Знашь как? Выстрелю золотой дробью – и все. Или шприцем раствор вспрысну, или папироску невзначай стряхну, а в пепле опять же процент. Обкручу, как ты ту поповну, я вижу, глаз у меня – о! Не по закону, скажешь? А закон – он что в лесу паутина: муха увязнет, а шмель проскочит. Опасно тому, у кого тут не звенит.
Матвей Саввич похлопывал по карману сюртука, и действительно звенело.
– А не худо ли, что золото это – все рабами да кандальными, от протопопа Аввакума до нынешних дней?
– Нет, не худо, – твердо ответил Переломов. – Ежели во славу отечества – так, значит, оно и надо. Кабы за место кандальных стремились сюда своей доброй волей, как Поярковы и Хабаровы, да не одиночками, а тышшами – не надо было бы и кандальных. А пока без них Россия-матушка оборотиться не может.
Эта мысль поразила Антона.