Не пытайтесь это повторить
Шрифт:
– Не развоплотят, – самодовольно заявил Аларих. Вот чего-чего у него было в достатке, так это самодовольства. – За кошкой и ее приплодом следит моя домоправительница. Она тоже вампир, кстати.
– Кошку надо стерилизовать. Котятам отрубить головы и сжечь! – рыкнула Эсси. – Мне надоело прикрывать твои мелкие грешки, Аларих!
– Погодите, погодите, – примиренчески воздела руки я. – Никому отрубать головы и тем более сжигать не надо. Аларих, ты просто перевези эту кошку и котят к нам в Щедрый. Тут за ними будет надлежащий уход и наблюдение. У нас же есть экзотариум для редких животных.
– Котят отдам, – махнул рукой Аларих. – А вот кошку нет. Она
– Ветеринар тоже должен быть вампиром, – резонно рассудила я. – Я даже знаю одного такого. Практикует на Большой Буденовке.
– Пал Палыч Знаменский, что ли? – встрепенулась Юля.
– Он самый.
– Хороший ветеринар, – улыбнулась Юля и вдруг резко дернулась: – О чем я?! Сидим, треплемся о какой-то кошке, а там – жертва нашей глупости. Нет, я больше ждать не могу. А вдруг его можно реанимировать? Я попробую пробраться.
– Как?
– Невидимость.
– Тогда на всех набрасывай, – решительно сказала Эстрелья. – Все пойдем.
– Хорошо, – кивнула Юля.
И мы стали невидимы.
Мы спокойно миновали сестринский пост и тихо пошли по коридору. Было пустынно и тихо, но вот распахнулась одна из дверей, и из нее буквально выскочили несколько врачей. Они ругались по-черному. Мы расслышали только то, что, если бы больного привезли быстрее, его можно было бы спасти.
Наша компания мимо врачей бесшумно пробралась в реанимационную. Чутье не подвело – на столе лежало тело Тропилина, а рядом с ним стояла его душа. Она выглядела растерянной и задумчивой. А потом увидела нас. Ведь для души что видимый мир, что невидимый – все одно.
– Ах, это вы, – сказал Тропилин. – Пришли порадоваться?
– Нет, – честно ответила Юля. – Мы скорбим о том, что все так получилось. Что сказали? Инфаркт?
– Нет. Тромб в сосуде головного мозга. Какая нелепая смерть. Я столько всего не успел…
– Я приношу вам свои извинения, – склонил голову Аларих. – Если это, конечно, может вас утешить.
– Принимаю, – пожала призрачными плечами душа Тропилина.
– А хотите, я вас восставлю? – предложила Юля. – Я могу. Я восставила вот эту девушку…
– Нет, – помотала головой душа Тропилина, – я еще при жизни написал заявление, что отказываюсь от восставления. Я презираю такое существование. Смерть – значит, смерть.
– Тогда почему вы не уходите?
– Я жду своего ангела-хранителя.
– При жизни вы были верующим человеком?
– Не особенно, но… в ангела-хранителя верил. Чьи это шаги? О боже! О нет!
В комнату ворвалась заплаканная молодая женщина. Она бросилась к телу, размазывая слезы по щекам.
– Слава! – закричала она. – Не уходи!
– Жена… – прошелестел Тропилин. – Столько лет друг друга изводили, а тут, гляди-ка, плачет. Не плачь, Тоня. Все хорошо.
Душа погладила женщину по плечу. Та, разумеется, ничего не почувствовала, но плакать потихоньку перестала. Лицо ее прояснилось.
– Я соберу все твои стихи, Слава, – сказала она, – и издам их.
– Вот за это спасибо, – сказал Тропилин. – Приятно, что ты наконец обратила внимание на мои стихи.
– Стихи? – пробормотала Юля. – Тропилин? Уж не тот ли это Тропилин, что опубликовал поэму «Кораблики» в газете «Вечерняя звезда»? Я ведь бредила этой поэмой!
– Что ж, – сказала душа Тропилина, – теперь я ничего не напишу.
– Это ужасно, – после недолгого молчания сказала Юля. – Умер настоящий поэт. Я хочу проводить его стихами.
– Уместно ли это?
– Стихи всегда уместны. Тем
И Юля прочла:
Твой кораблик – из бумаги папиросной —Белой бабочкой взлетает к небесам…Я не стану задавать тебе вопросы —Ты на них не отыскал ответа сам.Добрый путь! Какой удачный нынче ветерДля того, кому всю жизнь летать да плыть.Твой кораблик – невесом, блестящ и светел,Будет с неба ясным месяцем светить.Я всю жизнь молюсь о всех, как ты, плывущихВ неизвестность, за небесные края.Добрый путь! И никогда не будет спущенНевесомый парус твой, мечта твоя.Млечный Путь тебя как лентой опоясал —Сохранить от зла, от страха и тоски.Твой кораблик все такой же ясный-ясный,Паруса на нем прозрачны и легки…Добрый путь!..– Спасибо, – прошептала душа Тропилина. – Это хорошие проводы.
Юля вытерла глаза. Я впервые увидела, как плачет эта бесстрашная ведьма.
– Идемте, ребята. Здесь мы уже ничего сделать не сможем.
Мы подошли к дверям, и тут…
Нас ослепил дивный свет. Мы на мгновение замерли в благоговении, опустили глаза, а когда подняли, то увидели, что душа Тропилина уже не одна. С нею рядом стоял крылатый некто и держал душу за руку, источая неземное сияние.
– Это ангел-хранитель за ним пришел, – прошептала Юля. – Скорее отсюда. Мне стыдно.
И мы ушли.
Было часа три пополуночи, когда я наконец вернулась домой. Мама лежала на диване с мокрым полотенцем на лбу, а отец при виде меня взялся за тонкий ремешок в своих брюках.
– Тийя! – укоризненно сказала мне мама. – Ну разве так можно?
– Мам, пап, простите меня. Тут такие дела были…
И рассказала им все, чем оказался знаменит этот день. Родители только головами покачали, и я их понимала. Они-то считали, что после смерти дочь остепенится, а дочь осталась такой же непутевой.
Поклявшись родителям, что больше никогда не буду их так волновать, я отправилась натираться тальком. В этот раз моя любимая процедура не вызвала у меня воодушевления. Мне только и хотелось, что спать, спать, спать…
Я уснула, едва голова коснулась подушки. И мне снова приснился сон про Леканта.
Будто иду я по полю, заросшему высокой травой и цветами – яркими до невероятия. Иду и спотыкаюсь на каждом шагу, потому что поле это и не поле вовсе, а какие-то сплошные ямы и буераки. И вот оно кончается, сменяется картинка: теперь я иду по проселочной дороге, взбивая каблуками пыль, и впереди у меня только дорога да бескрайнее пасмурное небо цвета простокваши. Но и дорога кончается. Передо мной высоченный дуб с раскоряками-ветвями. И на одной из них сидит Лекант в какой-то черной хламиде, подпоясанной золотым поясом. Он не видит меня – его глаза закрыты, а пальцы ласкают флейту-пикколо, извлекая из нее чарующие звуки. Я замираю, словно завороженная красотой Леканта и прелестью мелодии, и не сразу понимаю, что он никогда не откроет глаз.