Не рычите, маэстро, или счастье для Льва
Шрифт:
– Джес! – простонал он. – Вот как так-то?
Псина лениво приоткрыла один глаз. Издевательский. И вот этому созданию женского собачьего пола он вчера поверил? В ее страдания? И выдавал вкусняшку? Подпольно, рискуя поругаться с Ириной?
– Вот что ты сделала! Это ж была чистая одежда! У меня другой нет!
Собака зевнула во всю пасть, явно намекая на то, что «Любовь сэра Генри…» И так далее по тексту.
Что мы имеем на три часа послеобеденного утра?
Один комплект одежды изумительно несвежий. Другой – пахнет
Джес тут оказалась на полу. И уже оттуда посмотрела на человечка укоризненно. Вот, дескать, ты тут, чтобы со мной играться. И меня баловать. Что ты изображаешь?
Одежда не только пахла. Она еще и была в рыжей короткой шерсти.
Лева выразительно зарычал. Собака плюхнулась кверху пузом.
– Ну уж нет!
Он отряхнул водолазку – черную. Когда-то. И джинсы. Натянул, поморщился. И отправился в ванну, со вчерашним полотенцем, чтобы хоть как-то привести в порядок себя и одежду. А вот бритву, кстати, он купить забыл.
По ходу решил, что этот день ему никто! Даже наглая рыжая собака! Не испортит. Вышел – и отправился на поиски людей.
В коридоре услышал женские голоса.
Он уже собрался пойти, поздороваться. Обнять Ирину – пусть и на глазах бабушки. Страсти-то какие. Он размышляет об одобрении профессора филологии. Жуть. Дожил.
На этому понял, что губы растягиваются в счастливейшую улыбку. Но вот фраза, что донеслась до него, заставила замереть.
– Ира, - говорила бабушка. – Очнись. Ты же не считаешь, что все происходящее – всерьез.
Он ждал возмущения от Ирины. Не дышал, просто молясь о том, чтобы прозвучало: «Да ты что!» А еще лучше: «Я его…» Неужели он хотел услышать «Люблю»?
Но слышал только лишь тишину.
– Саша принял его, - снова раздался голос бабушки. – Безоговорочно. Даже ничего не спрашивая. А ты ничего не объясняешь ему. Ты вообще собираешь что-то говорить?
И снова молчание. Как будто Антонина Георгиевна разговаривала сама с собой.
«Может быть, так оно и есть?» - промелькнула мысль. Он прислушался. Нет. Рядом с госпожой профессором дышит еще один человек. И это Ирина.
– Как к этому всему относится? Просто как к мужчине, который вдруг стал у нас ночевать, как будто гостиниц в городе нет? Или?
«Ответь… Пожалуйста».
Секунды складывались В долгие и пустые минуты.
Вздрогнуть от тишины. Пройти в прихожую. Надеть пальто. И уйти.
Как он того и хотел, день удался.
…
Как ни странно, его пуховик, специально купленный для того, чтобы на гастролях пережить сибирские морозы, не околеть и главное, не потерять голос, совершенно не грел его на питерском ветру, щедро приправленным снегом и дождем.
Он бы отдал все на свете, чтобы сейчас оказаться даже не на вокзале и не поезде – сразу в кабинете около рояля, в квартире, куда ходу не было никому, где все
Он бежал и бежал куда-то. Пока наконец не осознал, что замерз. Да так, что зуб на зуб не попадал. И к тому же, особо не отошел от дома Ирины. Вон он, там, за двумя поворотами, если идти прямо.
А сам он… Около какого-то моста, на набережной. Правильно. А вон стройка века. Откуда он звонил Олесе.
Сюр какой-то!
Рассмеялся. Остановился. Выдохнул.
Вот ведет он себя, честное слово, странно. Как истеричная барышня-хористка.
«А я институтка, я дочь камергера… Я кто-то то там, - слова он как обычно забыл, но мурлыкал старательно, хоть и не раскрывая рта, - я летучая мышь…»
Продрогшая, дурная на всю голову. Промокшая летучая мышь… Которая бегала по кругу, пытаясь что-то понять для себя. Мда. Похоже, он третий или четвертый раз просто обежал квартал вокруг волшебной Глухой Зеленина. Улицы, что то не желала находиться, то не хотела отпускать.
Что тут скажешь. Только в очередной раз удивиться. Городу. Себе.
И…
– Лева.
Он понял, что его окликают, только когда кто-то потеребил его за рукав.
– Ле-ва.
Вот тут он глубоко вздохнул, снова становясь самим собой. Привычным. Даже в чем-то нормальным. Губы сложились в ироничную полуулыбку – неприятное зрелище, он знал. Лицо перестало выражать хоть сколь-нибудь искрение эмоции. Только спокойствие, достойное какого-нибудь буддийского монаха на лице. Да яд в выражении зеленых глаз.
И ледяным голосом, четким, поставленным, тщательно подбирая не то, что слова – интонацию, он ответил:
– Добрый вечер, Дана.
И даже не стал озираться, чтобы понять, откуда их снимают. А в том, что это происходит, он был уверен, даже больше, чем в своем музыкальном образовании.
– Добрый, - ответила женщина его мечты. В прошлом. Какое счастье, что в прошлом.
– Чем обязан?
– Лева, ты можешь сделать так, чтобы меня не преследовал адвокат Томбасова?
Как ни странно, Дана сразу заговорила по делу и безо всяких экивоков, попыток бросится на шею. И не было рассказа о истинной любви, которую музыкант попрал.
Удивительное рядом.
Лева нахмурился. Было непонятно. По логичному сценарию – надо было вывести его из себя, заснять скандал. И заработать на этом денюжку. Но Дана отчего-то вела себя неправильно. А он… Он не любил всего, чему не мог найти объяснения.
– Думаю, - начал он аккуратно, словно на приеме у английской королевы. Потому как только еще одного скандала в сетях им и не хватало. А это не дебош с дракой. Так же красиво выкрутиться не получиться. – Об этом надо разговаривать не со мной.