Не считая собаки

Уиллис Конни

– А где накрывают завтрак? – уточнил я.

– В комнате для завтрака, сэр. Первая дверь слева.

Окрыленный, я почти вприпрыжку поспешил вниз. Старый добрый английский завтрак – яичница с беконом, апельсиновый джем, прислуживающий за столом дворецкий… Есть что предвкушать, да и день такой чудесный! Солнце золотило балясины перил и озаряло портреты. Даже елизаветинская пра-пра-пра леди Шрапнелл выглядела благосклоннее.

Я открыл первую дверь слева. Наверное, Бейн ошибся. За дверью оказалась столовая, которую

почти целиком занимали массивный стол красного дерева и еще более массивный буфет с шеренгой блюд под серебряными колпаками.

На столе стояли чашки и лежали приборы, но тарелок не наблюдалось. Как и людей в комнате. Я попятился, собираясь отправиться на поиски комнаты для завтрака, – и чуть не наступил на ногу Верити.

– Доброе утро, мистер Генри. Как спалось?

На ней было бледно-зеленое платье с мелкой плиссировкой по корсажу, а забранные наверх медно-каштановые волосы перехватывала зеленая лента. Мне еще отсыпаться и отсыпаться, чтобы наваждение потеряло надо мной власть. Даже едва заметные тени под ореховыми глазами не мешали ей оставаться самым прекрасным созданием на свете.

– Завтрак накрывается здесь, мистер Генри, – пояснила она, подходя к буфету и беря из высокой стопки тарелку с цветочным ободком. – Остальные скоро спустятся.

Верити наклонилась поближе, подавая мне тарелку.

– Прости, что я сдала тебя леди Шрапнелл с этим пеньком. Наверное, перебросочная эйфория совсем мне мозги затуманила, но это не оправдание, поэтому обещаю, я сделаю все, чтобы помочь тебе в поисках. Когда его видели в последний раз?

– Я лично – в субботу девятого ноября 1940 года после молебна за ВВС и базара выпечки.

– А после? Никто?

– После никто не мог попасть в этот временной промежуток – до самого окончания налета. Увеличение сдвигов, помнишь?

Вошла Джейн с горшочком апельсинового джема, поставила его на стол, сделала книксен и удалилась. Верити шагнула к первому из блюд – под колпаком с ручкой в виде бьющейся рыбы.

– В развалинах после налета его тоже не нашли? – Она ухватилась за рыбу и подняла колпак.

– Нет. Боже, что это? – Я уставился на ослепительно желтый рис с вкраплениями какого-то белого мяса.

– Кеджери, – пояснила Верити, откладывая немного себе на тарелку. – Рис в карри и копченая рыба.

– На завтрак?

– Индийское блюдо. Полковник обожает. – Она вернула колпак на место. – И никто из тамошних не говорил, что видел его в промежутке с девятого до после налета?

– Он значится в чинопоследовании на воскресенье, десятое ноября, в графе «цветочные композиции», так что, надо полагать, во время службы он был в соборе.

Верити перешла к следующему блюду. У этого ручка была в виде оленя с рогами, и я уже заподозрил некую систему условных обозначений, однако третий колпак – с оскалившимся волком – заставил меня усомниться.

– А девятого ноября, –

продолжала расспросы Верити, – ты в нем ничего необычного не заметил?

– Необычного? Ты хорошо себе представляешь епископский пенек?

– В смысле… его не передвигали? Не повредили? Никто рядом с ним не отирался подозрительный?

– Ты до сих пор не отошла от переброски? – догадался я.

– Вот еще! – оскорбилась она. – Епископский пенек пропал, но не мог же он раствориться в воздухе. Значит, кто-то его забрал, а если кто-то его забрал, то должны остаться улики. Ты никого рядом с ним не наблюдал?

– Нет.

– Эркюль Пуаро говорит, какая-то зацепка всегда есть, просто мы упускаем ее из виду или не придаем значения.

Она приподняла «Трубящего оленя». Под колпаком обнаружилось загадочное пряно пахнущее месиво из коричневых кусочков.

– А это что?

– Почки, припущенные в остром соусе, – чатни с горчицей. У Эркюля Пуаро всегда есть какая-нибудь деталь, которая никуда не вписывается, вот она-то и становится ключом к разгадке. – Верити взяла за рога разъяренного быка. – А это холодная куропатка.

– А яичницы с беконом нет?

Она покачала головой:

– Яичница – это мещанство. Копченую сельдь? – Верити протянула мне кусок мореной рыбы на вилке.

Я ограничился овсянкой.

Верити, наполнив свою тарелку, устроилась у дальнего конца огромного стола и жестом пригласила меня сесть напротив.

– А после налета? Никаких следов того, что пенек побывал в огне?

Я уже собирался сказать: «Так ведь собор был разрушен подчистую», – но осекся.

– Вообще-то есть кое-что, – нахмурился я. – Обгоревший цветочный стебель. И еще мы нашли кованую подставку.

– Стебель от такого же цветка, что значился в чинопоследовании? – уточнила Верити.

Я хотел ответить, что по нему не разберешь, но тут вошла Джейн и, присев в реверансе, спросила:

– Чаю, мэм?

– Да, Колин, благодарю, – кивнула Верити.

– Почему ты зовешь ее Колин? – в замешательстве спросил я, едва горничная вышла.

– Потому что ее так зовут. Но миссис Меринг считает, что для служанки это слишком простецкое имя. Чересчур ирландское. Сейчас в моде английская прислуга.

– И она велела сменить имя?

– Обычное дело. Миссис Каттисборн зовет всех своих горничных Глэдис, чтобы не утруждать себя запоминанием. Тебе разве не говорили на подготовке?

– У меня вообще не было подготовки. Два часа гипнотической лекции – без гипноза, – половину которой я не расслышал из-за перебросочной болезни. В основном об угнетенном положении женщин. И рыбных вилках.

– Тебя отправили необученным? – ужаснулась Верити. – В викторианскую эпоху все строго регламентировано, и нарушение этикета смерти подобно. – Она посмотрела на меня с любопытством. – Как же ты до сих пор продержался?