Не сказка о птице в неволе
Шрифт:
Хеймитч.
Ментор делает вид, что не замечает моего недружелюбного взгляда, хотя я не скрываю, что злюсь. Обида сильнее меня: даже зная, что целью повстанцев всегда была только Китнисс, и понимая, что так, наверное, было лучше для нее самой, я все равно не могу заглушить внутренний голос, настырно нашептывающий мне, что Хеймитч обещал спасать обоих своих трибутов.
Он меня обманул.
Ментор усаживается в то самое кресло, в котором раньше спала Китнисс, и, улыбаясь, подкалывает, задевая за больное:
– А я уж не надеялся тебя увидеть, парень.
– Лучше, чем в темнице, в которую ты меня отправил, – огрызаюсь, осознавая, что не до конца справедлив к нему.
На мгновение, кажется, Хеймитч даже смущается, но снова натягивает на лицо ухмылку.
– Вот она, благодарность!..
Я сверлю его взглядом, а ментор, похоже, не всю свою совесть выменял на выпивку.
– Мне жаль, Пит. Серьезно. Только ты ведь и сам понял: война не зависит от одного человека. Сойку мы тоже не уберегли…
Он замолкает, а я и не горю желанием продолжать разговор. Мне не интересны детали: кто и почему так долго не мог свергнуть власть Капитолия. Удивительно, что это вообще случилось! Еще совсем недавно власть Сноу казалась нерушимой.
– Ты даже не спросишь, почему валяешься не в презентабельной палате столичной больницы, а в какой-то походной палатке? – неожиданно подает голос ментор, пытаясь шутить.
Перевожу на него уставший взгляд: я даже с койки встать не могу, откуда мне знать, что происходит за пределами этих белых навесных стен?
– Ну ладно, ладно, – отмахивается Хеймитч, понимая, что я не оценил шутку. – Это лагерь повстанцев, – поясняет он. – Когда тебя и Китнисс вытащили из подземелья, она была в критическом состоянии, счет шел на минуты, а больницы Капитолия тогда еще были недоступны мятежникам. Пришлось оперировать ее прямо здесь. И тебя тоже. Ну а потом, когда город все-таки захватили, уже и смысла не было перевозить вас.
Киваю, показывая, что я понял его слова. Мне нет большого дела до того, где валяться прикованным к постели. Да и собственное самочувствие меня не особо беспокоит – живот болит, но доктор Меллер сказала, что рана почти затянулась, скоро это пройдет.
– Что с Китнисс? – решаюсь задать самый важный для себя вопрос.
Хеймитч заметно грустнеет, но, похоже, хотя бы он не собирается скрывать от меня правду.
– Ну, парень, мне жаль, но, кажется, наше солнышко… тронулась умом после ваших… приключений.
Я вытаращиваю на него глаза, пытаясь осознать смысл слов.
– С чего ты взял? – выпаливаю я, приподнимаясь на локтях и превозмогая боль, опираюсь на подушки.
– А тут и думать нечего: она шарахается ото всех. Даже малявку-сестру к себе не подпускает, – невесело говорит ментор. – Она и раньше общительностью не отличалась, а теперь и вовсе может по нескольку часов таращиться в одну точку, застывая, как статуя.
– У всех свои странности, – отмахиваюсь я, пытаясь защитить Китнисс.
– Ну… черт его знает, конечно.
Хеймитч расстроен, расстроен сильнее, чем пытается показать. Я не верю, что у Китнисс проблемы
– Она не разговаривает со мной, – жалуюсь я обреченно.
Хеймитч отводит глаза.
– Что? – тревога сковывает сердце, и я не знаю, что и подумать.
– Ты не один, с кем она не разговаривает, – начинает ментор, с трудом подбирая слова. – Китнисс вообще все время молчит.
– Почему?
Встав, Хеймитч начинает вышагивать вдоль моей кровати.
– Ты ж заметил, что ей перерезали горло? – он пытается шутить, но нам обоим не до шуток. – Никто не знает, почему она молчит, – наконец, произносит он. – Голосовые связки, вроде, в порядке: операция прошла успешно, так меня заверяет эта ваша врачиха. Но Китнисс не произнесла ни слова с тех пор, как пришла в себя.
Я ошарашенно опускаюсь на подушку.
– Совсем? – вырывается у меня.
Ментор поворачивается ко мне.
– Попробуй разговорить ее, – неожиданно предлагает он.
– Как?
У меня совершенно нет идей. С ужасом понимаю, что если даже Прим не смогла пробиться к сестре, то у меня вообще нет шансов. Однако Хеймитч настроен решительно.
– Ты не в курсе, парень, но с первого же дня, когда Китнисс выяснила, где ты, нам с трудом удается выкурить ее отсюда хоть на пару часов. Она сутками торчит в твоей палате, а это много стоит. Если у кого и есть шанс вытащить ее на свет божий из той темноты, в которую она сама себя загнала, то, похоже, только у тебя.
Я качаю головой. Я не верю. Как-то внезапно вспоминаю полный страха взгляд, который она бросила на меня, поняв, что я очнулся. Паника, ужас. Китнисс меня боится чуть ли не до смерти!
Она винит меня в том, что с ней произошло? Я запутался, и от признания ментора мне становится только хуже. Зачем Китнисс дежурит у моей постели?
– Я не думаю, что я ей важен… – признаюсь я.
– Не начинай, Пит, – внезапно ментор становится строгим и даже злым. – Китнисс собиралась умереть за тебя на второй Арене, и ее поймали, когда она потащилась в Капитолий, чтобы спасти тебя!..
– Спасти меня? – я удивлен. Когда я спросил Китнисс о том, как случилось, что она оказалась в плену, она отмолчалась, а сейчас оказывается…
– Да и слепому понятно: тебя ведь не просто так приковали к стене? – Хеймитч почти кричит, а я отвожу взгляд. – Вас пытали по очереди, да? – настаивает он. – Один спасал другого?
Молчу. Хеймитч прав. Мы с Китнисс, осознанно или нет, пытались избавить второго от мучений. Она поплатилась больше моего.
– Я и раньше не всегда понимал, что творится в ее голове, а теперь и подавно, – вздыхает ментор, – но… если еще не слишком поздно, и ее можно спасти, то это можешь сделать только ты. Все сюсюкаются с ней, но от этого только хуже. Будь жестче! Жалость ее не спасет – у нее этого в избытке.