Не сказка о птице в неволе
Шрифт:
Отползаю выше, к подушкам, и сажусь, облокотившись на спинку кровати, отчего одеяло съезжает вниз, обнажая плечи. Китнисс присаживается ко мне, протягивая чашку и ложку.
– Даже не покормишь больного? – шучу я, а она прищуривается.
Что-то прикидывает в голове и, неожиданно улыбнувшись, пододвигается ближе, зачерпывая ложку супа и поднося ее к моему рту. Проглатываю первую порцию, сразу за ней вторую. Невольно вспоминаю, как она вот так же кормила меня в пещере…
Китнисс исправно заливает в меня весь суп, после чего полотенцем, как маленькому,
Отмечаю про себя, что, хотя процедура кормления закончена, Китнисс не торопится уйти. Смотрим друг другу в глаза, она прикусывает губу. Выглядит задумчивой.
– Все нормально?
Она кивает.
– Спасибо, что заботилась обо мне.
Китнисс отводит взгляд.
Повисает молчание, которое не тяготит, но все-таки выходит неловким. Решаю, что надо как-то объяснить ей свою поездку в город.
– Глен пригласил, а мне было очень тоскливо, вот я и согласился…
Китнисс встает, подходя к столу, оставляет там чашку и возвращается с маленьким блокнотом в руках. Сосредоточенно выводит в нем послание.
«Глен заходил вчера. Он рассказал».
Теперь моя очередь кивать.
– Я видел Джоанну! – радостно сообщаю я, Китнисс становится заинтересованной. – У нее, похоже, завелся парень! – делюсь впечатлениями. – Она умница, уже совсем восстановилась… – внезапно заикаюсь, заметив, что Китнисс сникает от моих слов. – После всего, – заканчиваю через силу.
Зря я вообще заикнулся про Мэйсон.
– Я не хотел сказать, что ты не умница…
Получаю рассерженный взгляд.
– Китнисс, я понимаю, что ты…
Она резко встает, не глядя на меня. Ее руки, сжимающие блокнот напряжены. Китнисс злится и правильно делает: мои слова, несомненно, вышли обидными.
Она снова что-то пишет и показывает мне.
«Что ты сказал ему про Гейла?».
Я не ожидал подобного вопроса. Растерянно моргаю, подбирая слова.
– Ну… Он сам спросил. Да, и говорил в основном он…
Китнисс наклоняет голову, а я замолкаю, в тысячный раз засматриваясь на бинт на ее шее.
– Мы просто поболтали…
Китнисс снова дописывает.
«Гейл мой друг. Не обижай его!».
Мои щеки вспыхивают. Я обижаю Хоторна?! Это он притащился в мой дом и претендует на мою девушку… Запоздало соображаю, что Китнисс назвала его другом. Не любимым, другом. Выдыхаю.
– Прости.
Она по-прежнему плотно сжимает губы. Наблюдаю за ней, подозревая, что злость – это защита: передо мной ведь все та же Китнисс, которая нападает, когда ей больно. Подмечаю дрожащий подбородок, бегающие туда-сюда глаза, порозовевшие щеки. Неужели Китнисс собирается заплакать? Я был дураком, когда думал, что хочу этого. Не в таком смысле и не из-за того, что я упомянул о ее страхах.
Внезапно вспоминаю про подарок, который Китнисс обделила вниманием в ту ночь.
– Я принес с собой из города коробку, – говорю я. – Где она?
Китнисс неопределенно машет рукой в сторону стола, я приподнимаюсь на локтях
– Ты не открывала?
Она качает головой.
– Это тебе, возьми, пожалуйста.
Китнисс подходит к столу, тянется за коробкой и, перебрав в изящных пальцах полупрозрачный бант, аккуратно снимает крышку, вынимая оттуда платье. На ее лице появляются удивление и сомнение. Спешу объяснить.
– Оно напомнило мне то, которое было у тебя в детстве. Ты была в нем очень красивая! Такая же, как сейчас: светлая и… чистая.
Китнисс не смотрит на меня, ее губы дрожат, она вся дрожит.
– Китнисс…
Она поворачивает ко мне голову. Мягко похлопываю по месту на кровати, где она недавно сидела. Китнисс следит за моим жестом и не сопротивляется: подходит, крепко прижимая платье к груди.
– Ты самая чистая из всех, кого я знаю, – отваживаюсь высказать то, что давно на душе. – Самая светлая. Мой отец говорил мне, что только сам человек может запятнать себя – своими действиями и поступками. Ты не виновата в том… –запинаюсь, – в том, что произошло.
Она дергается, пытаясь встать, но я вцепляюсь в ткань подаренной одежды.
– Подожди! Дай мне договорить. Ты можешь мне не верить, и не веришь, судя по всему, но пытки и плен… Если на то пошло, то это я грязный, а не ты.
Она не понимает, качает головой, чуть не плача.
– На самом деле я, Китнисс! Они сотворили это с тобой по моей вине… Я сам… Я причина всего. Антониус хотел причинить мне боль, и он нашел самый действенный способ. Что может быть хуже, когда ты не можешь защитить того, кого любишь? Не можешь прекратить страдания того, кто тебе дороже, чем собственная жизнь?.. Я не смог.
У меня комок в горле. Слова даются все с большим трудом.
– Грязь на моих руках, Китнисс. Твоя боль на моей совести. Не кори себя… потому что это я виноват… и не представляю как… выпросить у тебя прощение.
В ее глазах блестят слезы. Мой голос срывается, сипит.
Китнисс отворачивается, выпуская из пальцев платье. Ее локти упираются в колени, а ладони прячутся в волосах. Ее тело дрожит, мое тоже. Самым правильным и единственно естественным было бы притянуть ее к себе и обнять, так крепко, насколько силы хватит, а потом целовать ее волосы и шептать, как сильно я ее люблю. Только нельзя.
Китнисс встает, подходит к столу, царапая карандашом в блокноте что-то короткое. Платье остается лежать возле коробки, когда она передает мне блокнот.
«Гейл не знает. Не говори ему».
Жадно хватаю ртом воздух. После всего, что я ей сказал, Китнисс заботит только мнение Хоторна?
Жестко киваю. Она отвечает тем же. Забирает пустую тарелку со стола и уходит, оставляя меня одного.
Слезы прижигают щеки. Это нечестно! Китнисс могла написать мне сотню разных вещей и даже пусть бы обвинила в том, что я действительно виноват перед ней. Но она потратила секунды нашего откровения, чтобы сообщить мне о том, что не стоит расстраивать Гейла? Какой же я идиот!