Не сотвори себе кумира
Шрифт:
Вошел сопровождающий.
– Отведите арестованного.
Почувствовав нечистую победу "закона и порядка" И над своей человеческой слабостью, я с трудом поднялся, словно под гнетом новой тяжести, и почти безразлично спросил:
– Свидание с родными и передача будет?
– Да. Теперь будет.
– Когда?
Мы их известим — и вас уведомят… Если у вас изъяты деньги при водворении сюда, то на них вы можете брать продукты в тюремном ларьке. Деньги перечислят туда утром, — в тысячный, вероятно, раз повторил Бельдягин заученную фразу.
Ровно через двое суток, перед обедом, меня снова вызвали из камеры и повели тем же путем. В пустом кабинете было по-зимнему светло от чистого белого снега за окном. Внешне здесь ничего не изменилось. Я вопросительно взглянул на надзирателя.
– Подождите, — сказал он, поняв мой немой вопрос. Минуты через три из смежной комнаты поспешно вошел Бельдягин, а вслед за ним… Бложис!
"Что надо здесь этому мерзавцу?"-тревожно подумал я, изо всех сил стараясь не проявить вспыхнувшего негодования.
Бельдягин сел за письменный стол. Рядом с ним на уголок стула молча прилип Бложис. Он бегло, но внимательно посмотрел мне в лицо своими разными глазами и, словно уколовшись, отвернулся. Я отметил полное удовлетворение на его самоуверенном лице: его, безусловно, приятно поразила резкая перемена во всей моей внешности — остриженный, как баран, и без обычных очков в роговой оправе, бледный, измученный.
– Вас удивляет эта новая встреча, Ефимов? — заговорил начальник НКВД, раскладывая на столе знакомые мне бумаги. — К сожалению, она необходима для завершения дела. Товарища Бложиса мы пригласили для очной ставки.
– Для чего нужна вам эта комедия? Ведь я все подписал добровольно без всякой очной ставки.
– Так требуется… Вдруг вы откажетесь от своих показаний и заявите, что даны они под нажимом…
Вы очевидно, привыкли не доверять честным людям.
Бложис поморщился и заерзал на стуле, выражая своим видом то ли обиду, то ли возмущение.
– Дело не в том доверяю я или не доверяю, сказал Бельдягин. — требует соблюдения установленной формы.
– Что же от меня еще требуется закону? И при чем здесь гражданин Бложис? Он не слышал ни моих слов о Бухарине три года назад, ни выступления в пользу Арского и Лобова…
– Это неважно, Ефимов, — подал голос сам Бложис.
– А что же важно?
– Ваши проступки. Вы их совершили? Да. В райкоме о них получен сигнал? Да. Теперь я готов подтвердить все это. Теперь ясно?
– Мне ясно, что все это мелкие кляузы, а вы возводите их в ранг политических преступлений.
– Мелкие или не мелкие — в этом разберется "тройка"…
– Только надежда что на "тройку", — сказал я иначе я не подписал бы ни одной бумажки.
– Вот и прекрасно, — сказал Бложис почти с той же интонацией, что и Бельдягин. — Областная "тройка" даст оценку не только вашим прегрешениям, но и нашим действиям.
Совершенно осмелев благодаря надежде на справедливость, я спросил у Бложиса о самом
– Для репрессированных или находящихся в тюрьме ответов не было и не предвидится. Обком обычно не рассматривает апелляций бывших членов партии, посаженных в тюрьму за антипартийность.
– Почему? Разве это по Уставу?
– Вы что ж, первый день живете? Чему же вас в комвузе учили?
– В комвузе меня учили, что все это-произвол. Такого пункта в Уставе не было и нет.
– Зато есть инструкция сталинского Центрального Комитета и последние указания Политбюро.
– Инструкция и указания — не Устав. Устав — единый партийный закон для всех, и никакие инструкции отменить его не могут, кроме съезда партии. Вот это мне точно известно.
Бложис покраснел, и глаза его блеснули злобой.
– Инструкция подписана лично Генеральным секретарем, и ни одна парторганизация ее не нарушит… Много чести хотите, Ефимов.
– Я хочу только одного — справедливости.
– Вы наказаны справедливо. Сам пленум дал вас оценку.
– На пленуме выступали только Бельдягин и вы, никакого разбирательства дела не было. Мне даже слова не дали сказать…
– Трибуна пленума — не место для антипартийных выступлений. Вы были вызваны на пленум, и этого вполне достаточно…
– А кем и как было доказано, что Арский и Лобов ради народа? Инструкцией ЦК или кулаками энкавэдэшников Бельдягин резко отодвинул кресло и встал, желая ito-to сказать, но его опередил Бложис, налившись гнетом. Его тонкие губы тряслись, а бельмо на глазу еще больше потемнело, когда он заговорил:
– Деятельность партии, а также и органов НКВД, как органов партии, не нуждается в контроле со стороны политических обывателей и безответственных элементов…
Во мне снова все закипело, и я, перебивая Бложиса, сказал:
– Вам известно, гражданин Бложис, как в этом заведении добиваются "признаний"?
– Что вы хотите этим сказать? — уже тише спросил Бложис.
– Только то, что здесь работают не следователи советской юстиции, а гестаповцы! Да, да, я не обмолвился, — еще громче сказал я, заметив попытку Бельдягина прервать меня. — Своими изуверскими методами наши Следователи перещеголяли известные нам по газетам зверские допросы в фашистских застенках… И все они, Эти советские изуверы, — члены Коммунистической партии большевиков… Кто же нас рассудит, если и пытаетесь проповедуете бесконтрольность над следственной практикой?
– Вы ответите за эти слова, Ефимов, они вам дорого обойдутся, — злобно, но тихо сказал Бельдягин, разглядывая бумаги.
– Я уже ответил, а сегодня подтверждаю при свидетеле…
Бельдягин нервно закурил, а его напарник шумно заозирался на стуле, встал, выпил стакан воды и сказал, снова присев к столу:
– Вообще нас рассудит история, а в частности — предстоящая вам "тройка". Она разберется и справедливо рассудит наш спор…
– Смотрите, как бы и вам не оказаться под микроскопом истории.