Не сотвори себе кумира
Шрифт:
Наша беседа смолкла, пришибленные грохотом, все притихли, думая, вероятно, не только о судьбе несчастных поляков…
– Ну а как твои поляки, Малоземов? Построили они эту дорогу или нет?
– Не только они, — ответил Григорий. — Но достроили. Туго им тут пришлось, и недаром они восставали.
– Неужели восставали? На что они могли рассчитывать?
– В тысяча восемьсот шестьдесят пятом году поляки сделали отчаянную попытку освободиться и пробраться в Китай или Монголию…
– Восстание? Здесь?
– В Китай? Отсюда? Это же безумие!
– Да, к чести их будь сказано, поляки не пожелали ожидать медленной
– Каким же образом?
– О бунте вскоре стало известно за границей…
– Как же там узнали? — Отсюда и птица не долетит…
– Птица не долетит, а слух всегда дойдет!
– Земля слухом полнится…
– И о нас за границей знают?
– А ты думал как…
Так реагировали в вагоне на последние слова Малоземова.
В Улан-Удэ и в Чите простояли более двух суток, затем снова покатили на восток. Чувствовалось, что мы приближаемся к "своим" местам.
После Читы Малоземов стал рассказывать нам о декабристах, сто лет назад отбывавших здесь ссылку… Но свой рассказ Гриша так и не успел закончить. Скоро мы прибыли на "свою" каторгу, и все услышанное надолго заглохло в памяти. Наша каторга была во много раз горше.
Глава девятая
В желанном нам строе не должно быть такой силы, которая бы заставляла людей насильно, под конвоем шествовать в христианский или иной рай!
Ип. Мышкин
В предрассветном февральском сумраке наш эшелон, лязгая на сцепках, не спеша втягивался в пределы станции. Призрачными тенями мелькали редкие пристанционные постройки, одноэтажные серые домики, крытые железом или тесом, красные товарные составы и платформы, груженные строительными материалами, и, наконец, после длительного перестука колес по многочисленным стрелкам поезд остановился в одном из тупиков на самом краю товарной станции. Слышно было, как паровоз отцепили и он, протяжно прогудев на прощание, ушел в депо заправляться.
Вагон ожил, хотя и без энтузиазма…
За долгий путь нас заталкивали много раз в подобные тупички, так что и эта остановка не показалась вначале какой-то особенной. Может быть, поведут в баню? Мылись мы в последний раз в Иркутске более недели назад и все изрядно прокоптились. А может быть, снова отцепят несколько вагонов и присоединят к эшелону с иным назначением? Или начнут собирать по вагонам технических специалистов куда-нибудь на особую стройку. Кто знает — мы своей судьбе не хозяева…
Лишь через два часа, после раздачи хлеба и кипятка, стало очевидно, что везти нас дальше не собираются. По каким-то незримым признакам мы поняли, что это конец нашего длинного, изнурительного этапа. Успокаивало лишь то, что в старину этот путь каторжане проделывали пешим порядком, да еще в кандалах. Нас привезли в телячьих вагонах — все же прогресс!
– Похоже, что прибыли на место, — сказал Городецкий, пытаясь через
Молодой карманник Сынок и неповоротливый Чураев, часто поглядывавшие в люк, вдруг, словно увидев что-то особенное, замерли. Наш обостренный слух уловил, как где-то в хвосте поезда со знакомым грохотом задвигались на роликах вагонные двери, а вслед за тем послышались возбужденные голоса. Отодвинули рамку у люка и на другой половине теплушки, у небольшое отверстие окошечка мгновенно заслонили любопытные головы.
– Выводят! Ей-богу, выводят! — радостно зарычал Чураев, на секунду отпрянув от отверстия.
– Точно выводят, — уточнил Меченый. — Из задних вагонов выводят и на дороге выстраивают.
Было слышно, как мимо нашего вагона кто-то торопливо прошагал по скрипучему снегу. Сынок успел спросить:
– Что это за станция, начальничек?
– Амазар!
– Я так и думал, что Амазар, — сказал Виктор Иванович. — На рассвете, когда наш поезд делал остановку, я заметил на здании вокзала вывеску: "Могоча". А от Могочи следующая к востоку станция Амазар, самая последняя на территории Читинской области. Дальше начинается уже Амурская. Проезжал я мимо этих мест два раза за последние шесть лет и удивлялся, как много здесь заключенных. В какую сторону ни посмотришь — всюду сторожевые вышки, будто нефтяные промыслы. А теперь вот и меня будут стеречь…
Люди настойчиво лезли к люкам, отталкивая друг друга: всем хотелось посмотреть, что же в самом деле происходит на белом свете. Чуть в стороне, на едва притоптанной дороге, идущей параллельно путям, в ярком сиянии зимнего холодного солнца темнела, увеличиваясь на глазах, густая вереница людей, охраняемая строгими часовыми. Она проворно пополнялась все новыми и новыми группами по мере выгрузки из вагонов. Наконец дверной грохот прекратился, и послышалась строгая команда: "Построиться! Разобраться в колонну по пяти!" Шла проверка. Называемые по фамилиям зэки откликались своим именем и отчеством и отходили в сторону. Там они становились в строй и поступали в ведение другого, лагерного конвоя. Через несколько минут послышалась новая команда: "Шагом марш по дороге! Не растягаться, не отставать!"
– Поплелись, доходяги! — воскликнул Кудимыч, перед тем бесцеремонно оттеревший Меченого и занявший его место. — Эвон как их шатает, страдальцев!
– Зашатает и нас, вот погоди, вылезем, — заметил кто-то, — Месяц без движения, без воздуха, да еще на таком пайке!
– Ну, для меня-то это неново! — буркнул, не оборачиваясь, Кудимыч. — Я говорю, что народ жалко…
Не прошло и часа, как снаружи застучали по обшивке нашего телятника и послышался голос охранника:
– Приготовиться к выгрузке!
– С вещами на дорогу! — вторил ему другой. Мой багаж был весьма скуден: всего две пары теплого белья, завернутого в белую, уже затасканную по грязным нарам наволочку. Этот узелок служил мне подушкой и памятью. Надеть свое осеннее пальто, служившее всю дорогу постелью и одеялом, было делом одной минуты. Не длиннее были сборы и остальных, и вскоре все мы, три десятка человек, столпились вокруг потухшей чугунки, готовые следовать, куда поведут…
В суматохе выгрузки нельзя было не заметить, что начавшаяся было стираться резкая разница между блатными и "контриками" вновь проступила наружу.