Не сотвори себе кумира
Шрифт:
– Замечаешь, как группируются? — тихо сказал Малоземов, толкнув меня локтем.
– Этого следовало ожидать.
Как бы ни были они различны по характерам и по своим хитрым профессиям и как бы ни роднили их с нами длительные сроки наказания, уголовники моментально сгрудились, обретая утраченную было спаянность, и всем стало видно, что этот пяток мерзавцев куда сильнее нас.
Их сплачивало своеобразие их опасного "промысла", однородность воровской морали, взглядов и жизненных целей. Без лишних объяснений между собою они твердо знали, что десяток "фраеров", или "контриков", никогда не устоят против двух-трех мазуриков
Между тем очередь на выгрузку дошла и до нашего вагона. С морозным ржавым визгом откатилась до отказа тяжелая дверь, и мы начали неловко соскакивать в притоптанный неглубокий снег. В первую минуту у многих закружилась голова: обилие ослепительного света и чистого воздуха, напоенного хвойными запахами тайги, подействовало настолько опьяняюще, что даже ноги ослабли.
Многие спотыкались и, держась друг за друга, ковыляли от вагона к дороге, на которой накапливался очередной этап истомленных людей разных возрастов и профессий. Это была масса помятых, давно не бритых и не мытых отверженных. На лицах сквозь копоть и грязь проступала желтая тюремная бледность. Одежда у большинства была не по сезону легкой, изрядно засаленной и как будто изжеванной.
Вслед за нашей группой подходили из других вагонов, шум нарастал, слышались приветствия, соленые шутки. Но вот прозвучало:
– Тихо!
– Прекратить разговоры!
– Разобраться по пяти в ряд вдоль дороги!
– Становись!
Длинная толпа зашевелилась по-военному и вскоре вытянулась в нестройную колонну. Малоземов и я встали рядом, к нам пристроился и Городецкий, а потом, бормоча что-то себе под нос, примкнул и Кудимыч.
Пока нас проверяли и считали, я осмотрелся по сторонам. Нас выгрузили у запасных путей на восточной окраине станции, в стороне от поселка. За товарными составами его не было видно, но по рассыпанным на пригорке домам можно было определить, что станционный поселок довольно большой. По левую сторону линии виднелось еще с десяток одноэтажных деревянных домов. Из печных труб приветливо выбивался дымок.
Еще левее и дальше за поселком виднелись вышки — знакомые сторожевые будки на высоких опорах с бдительными часовыми. Они говорили о том, что здесь расположен еще один лагерь. Эти мрачные пугала по Сибири и дальним окраинам страны свидетельствовали о совершенно новом виде поселений, полутайных и мрачных, обнесенных колючей проволокой, не упоминаемых ни в периодической, ни в справочной литературе о первой в мире стране социализма… На географических картах их тоже не было, хотя там проживали миллионы.
– Рассматриваешь свою будущую резиденцию? — вывел меня из размышлений Гриша, зябко переминаясь на снегу в своих летних полуботинках.
– Да нет… Еще неизвестно, наша ли эта обитель. Тут, вероятно, много такого ландшафта, как сказал бы наш географ. — И я покосился на молчавшего учителя.
И действительно, всматриваясь правее, мы увидели на лесном горизонте новые вышки и, насчитав их целых шесть штук, решили, что лагерь там солидный…
Проверка заключенных по формулярам закончилась. Бравый и краснощекий командир охраны, строго-фран-товито шагая, как на параде, вдоль строя, громко разъяснял:
– Следовать по дороге не сбиваясь! Шаг вправо, шаг влево считается побегом, и всякий нарушитель этого правила будет убит на месте без предупреждения! Ясно?!
– Уж чего яснее…
– Азбука!
– Запомнили? Шагом марш!
И первые ряды медленно
Я оглянулся назад, на оставленную нами походную тюрьму, обежал взглядом распахнутые настежь два десятка вагонов, наших неуютных тесных жилищ, теперь уже не охраняемых, и заметил, что не менее трети теплушек стоит еще с закупоренными дверями под охраной и над ними курится дымок. Значит, сотни четыре арестантов еще ждут своей очереди на выгрузку. А может быть, их повезут куда-нибудь дальше?
Идти по целине без привычки было трудно, хотя предыдущие редкие банные походы нас все же тренировали. Морозный снег был сух и рассыпчат, а ноги наши слабы и неустойчивы. Это тебе не твердая мостовая, по какой мы шагали в больших городах на помывку. Главное затруднение было в обуви: у большинства из нас были легкие ботинки и полуботинки, свидетельствовавшие о том, что нас брали еще летом или теплой осенью. Снег набивался внутрь, таял, подмерзал и причинял добавочные неприятности ногам, привыкшим к вагонному теплу. Мои парусиновые туфли, когда-то белые, а сейчас грязно-серого цвета, выделялись среди обуви остальных и вызывали остроты у шагавших рядом и позади.
– Чистый пижон, а не каторжник!
– Фраерок спешит на свидание у фонтана!
– Полтинника на чистку пожалел, жмот.
– Снежком сами почистятся, — отшучивался я.
– Надолго вы теперь отфорсили в белых туфельках?
– На восемь лет, как на один денек!
– Тройка меньше восьмерки не давала, а с десяткой выходит очко, — скаламбурил кто-то позади.
С невольной опаской за будущее глядел я на свои жалкие туфли и, наверное, в сотый раз казнился: наивный болван — зачем в ночь ареста не надел свои новые охотничьи сапоги? Впрочем, знать бы, где упасть, — соломки бы настлал…
– Не горюй, Иваша, — успокаивал Кудимыч, — скоро Бамлаг оденет тебя в "нашу марку".
– А что такое Бамлаг?
– Чуток потерпи, и тебя проинформируют. У Бамлага от тебя больших секретов не будет.
– Прекратить разговоры! — раздался голос старшего.
– Подтянуться, прибавить шагу! — закричали конвоиры.
Не помню, писал ли Антон Павлович Чехов в печальном очерке "Остров Сахалин", из какого материала шилась обувь для ссыльных и каторжан Сахалина, а "наша марка", с которой предстояло познакомиться, изготовлялась из старых расслоенных автопокрышек. Лагерная обувь представляла собой грубые тяжелые боты, или бахилы, как их обычно называли в лагере. Зимой в них обмораживались пальцы, а летом ноги прели от пота. Балы зашнуровывались толстым шпагатом, были очень точны и, главное, ничего не стоили. А пока мы вышагивали в своей "вольной" обуви, растянувшись по пустой дороге, проложенной среди небольших холмов не-то на дальних задворках поселка, как бы стыдливо рывающейся от людского глаза. Нас было чуть более двyx сотен. Охранники, шагавшие по сторонам с винтовой наизготове, то и дело покрикивали:
– Подтянуться!
– Прибавить шагу, задние!
– Не растягиваться! Передние, приставить ногу П Голова колонны на минуту замирала на месте, задние неловко трусили, стараясь догнать и "подтянуться", и пестрая лента снова ползла вперед. Иные спотыкались о невидимый под снегом камень или мерзлый бугорок, их подхватывали товарищи, солоно шутили, невзирая на строжайший запрет, и снова шли неизвестно куда. Нередко раздавался сочный мат, или, как говорили в старину политкаторжане, велся "обмативированный разговор".