Не сотвори себе кумира
Шрифт:
– Эй, начальничек, когда хряпать будем? — крикнул кто-то из блатарей.
– Повторяю, — усилил голос лагерный служака, — здесь до вас была доходиловка…
– А что это такое за учреждение?
– Доходиловкой в лагерях называют зэков, дошедших до полного истощения от голодного безделья. В этом бараке до вас жили сотни полторы уголовников. На работу они не выходили, а если и удавалось вывести их на трассу, то все равно весь день сидели у костров или делали вид, что работают. Воровать им здесь было не у кого и нечего, харч варился неважнецкий, отощали и обленились
– А на что же начальство смотрело? — спросил кто-то сердито и требовательно. — Почему не реагировало?
– А как тут усмотришь? Не сидеть же начальству вместе с жульем в бараке?! Да и какой толк стеречь, если люди у самих себя тащат? Наказывали, конечно, в карцере их всегда было полно, а результат все тот же… Нет, таких ничем не перевоспитаешь.
– И в соседнем бараке такие вот жили?
– Жили и там. Тоже все поломали.
– Куда же их подевали?
– А по-разному… Кого в штрафную колонну, кого — в санчасть.
Многое из рассказанного лагерным работником для нас уже не было новым. О быте и нравах лагерей мы понаслышались и в тюрьме, и в "пересылке" от бывалых лагерников. Но их рассказы воспринимались тогда с недоверием, что вполне естественно: абсолютное большинство арестованных в 1937 году были люди морально здоровые и совсем незнакомые с жизнью преступного мира, с жизнью лагерей, их обычаями и традициями, унаследованными от далекого прошлого. Мы были "фраерами", зелеными новичками, которых даже малоопытному воришке ничего не стоило обчистить.
Да и откуда нам было знать о тюрьмах и лагерях? Из газет? Но что печатали газеты о местах заключения? Что там идет "перековка" преступников, что там трудовые колонии, где царят дисциплина, порядок, чистота и культура. Где трудовой порыв сочетается и переплетается с культурным отдыхом и обучением.
Иногда показывали нам этот лубочный мир со сцены, с экранов кинотеатров. Кто не помнит веселого, перевоспитанного за один месяц бандита Костю-Капитана из комедии Погодина "Аристократы"? В те же годы на ту же тему прошумела и картина "Путевка в жизнь", настолько же фальшивая, как и "Аристократы".
Как ни горестно в этом признаваться, но здесь, в центре крупнейшего из лагерей — Бамлаге, занимавшем территорию от Байкала до Амура, мы увидели каторжный мир Сибири почти таким же, если не хуже, каким он был некогда описан Достоевским и Чеховым. Неужели этот ад был специально создан только для нас, "врагов народа"? Нет, в один год такого не создашь. То, что мы видели и испытали в те годы, не могло возникнуть сразу, а вводилось и узаконивалось много лет. Бараки уже почернели от времени и осели в землю, а доски на нарах заметно поизносились от трения тысяч человеческих тел…
– Ну а мы что же, так здесь на земле и будем валяться, тоже "доходить"? — послышался чей-то резонный вопрос…
– Зачем же на земле? Из первой вашей партии уже образована строительная бригада. Сейчас она в зоне готовит
И верно, в дверь, а также через выбитое окно уже забрасывались двухметровые доски. Снаружи кто-то кричал: "А ну, поберегись!" Или: "Хватит филонить, принимай кровать!"
В бараке началась строительная суета.
– А вы кто будете, как вас звать-величать? — спросил кто-то у красноречивого администратора.
– Я помощник начальника колонны по бытовым вопросам. Помпобыт, как именуется здесь эта должность.
Моя фамилия Хобенко, я тоже из заключенных, из числа расконвоированных.
– Объясните нам, что такое колонна?
– Колонной в наших лагерях называется первичная, то есть низовая, хозяйственная единица Бамлага, подчиненная Амазарскому отделению. Все колонны находятся на хозрасчете, но наша пока является карантинной для вновь прибывающих. Вы здесь пройдете санобработку и отдохнете несколько дней после этапа. Потом вас будут направлять в другие колонны.
Из толпы наперебой закричали:
– Покантуемся вволю!
– Вот поднагуляем мяса, грудинки и окорочков.
– Да уж тут накормят…
– Всем хватит и вошкам останется!
– Каждая колонна, кроме нашей, — деловито продолжал Хобенко, уловив паузу между возгласами, — имеет подрядный договор с железной дорогой на определенные строительные работы…
– Ша, довольно про работу травить! Ты скажи лучше, когда нам дадут похавать! — громко крикнули от печки.
Этот резонный вопрос был встречен одобрительным гулом.
– Да, как относительно питания? — переспросил чей-то вежливый голос из глубины все разбухающей толпы.
– Скоро накормят, — ответил Хобенко. — Сейчас на кухне за зоной для вас варят юбилейную баланду, а через часок будет калорийный обед из одного блюда…
– А ужин?
– Ужин вам не нужен, — дружески улыбнулся докладчик.
Вопросы были исчерпаны, живой круг распался, и помпобыт направился к соседнему бараку.
В неумолчном шуме и гомоне, свойственном всякому бездеятельному обществу, все усиливались новые звуки: стук молотков, сочные удары топора, стальной звон поперечных пил. Чуткие ноздри ощутили приятный аромат свежей сосновой смолы, благоухание целебной лиственницы, хвоя которой спасала тысячи сибиряков от опасной цинги, спасала впоследствии и нас.
В бараках началось созидательное благоустройство.
В поисках куда-то ушедшего Малоземова я с радостью увидел Кудимыча, устроившегося в группе пожилых арестантов невдалеке от печки. Его широкая, в лопату, борода откидывалась то влево, то вправо, по мере того как он поворачивал свою стриженую голову, о чем-то горячо рассказывая собеседникам. Я подошел к нему и попросил поберечь мой сверток:
– Только до вечера, потом возьму.
– Ладно, ладно, — ответил он, проворно заталкивая в свой мешок мое драгоценное белье.