Не сотвори себе кумира
Шрифт:
– Так об этом плакать надо, а не смеяться…
– И мы так кумекаем. А вот Хрущев радуется и аплодисменты срывает, как комик в цирке…
Я попросил на минуту газету и бегло прочитал то место, в которое ткнул пальцем Гончаренко.
Удивляться действительно было чему. Глава ЦК Украины, занявший кресло раздавленного не без его помощи Постышева, приводил статистические данные о резком сокращении общественного поголовья скота в колхозах. Странным и диким было в его выступлении то, что в этом он видел не всенародную беду, а огромные возможности. Он так и говорил: никаких практических усилий для подъема животноводства не
Народу в помещение набилось битком. Кто-то попросил прочесть еще раз. Я повторил почти всю вторую половину речи, и окружавшие сразу же заговорили:
– Как ловко и гладко у него получается!
– Откуда же большевистское внимание, если всех большевиков поперевешали и по лагерям рассовали?
– А там теперь много новых большевиков завелось, которые чуток понагнулись и стали поменьше,
– И смотрите, чем берет, хитрая бестия: "Хай живе ридний Сталин!" Даже по-хохлацки научился!..
Вечером в бараке обнаружилась еще одна газета — "Известия", где были напечатаны две речи: наркома обороны Ворошилова и его заместителя Мехлиса, занявшего место Гамарника, который покончил жизнь самоубийством. Эта газета привлекла особое внимание бывших военных, отличить которых от остального лагерного люда можно было по сдержанности и скупости в суждениях да по еще сохранившейся выправке.
Ворошилов и Мехлис отмечали огромные успехи в боевой выучке и вооруженности нашей армии. Эти успехи, как они уверяли делегатов, были достигнуты в результате ликвидации "врагов народа", "пробравшихся" в руководство Красной Армии. Особенным словоблудием и лицемерием в адрес Сталина отличалась речь Мехлиса. Этот страшный лизоблюд уверял, что только теперь, когда вместо всяких там врагов-академиков во главе полков, дивизий и корпусов поставлены выдвиженцы из молодых комбатов и политруков рот, наша армия стала непобедимой.
Нарком приводил статистические данные, неопровержимо показывающие превосходство всех видов нашей военной техники и артиллерийской мощи надо всеми европейскими армиями. После того как он заклеймил позором агентов фашизма — подлых изменников Тухачевских, егоровых, блюхеров и других, Ворошилов доложил съезду о повышении в 1939 году жалованья командному составу в среднем почти на 300 процентов.
– Вот это да-а-а! — не то с радостью, не то с горечью сказал пожилой, с широкой грудью зэк, отрываясь от газеты.
– Повторите-ка, на сколько увеличили оклады комбатам? — спросил долговязый арестант, свесившись с нар.
– На триста тридцать пять процентов!
– Шикарно! А какова прибавка у командира корпуса?
– Вместо пятисот пятидесяти рублей комкор теперь будет получать две тыщи рубчиков.
– Это уж просто по-генеральски! — с восхищением отозвался еще один слушатель. — И смотрите, какое канальство: стоило порасстрелять и посажать в тюрьмы всех прежних скромных и щепетильных военачальников и занять их места, как новым военным гениям сразу же потребовалась прибавка. Нет знаний — плати за звания…! Лихоимцы, а не командиры! — И он скверно выругался.
– Не ругайтесь, товарищ бывший командир, — успокоил его Григорий Ильич. — Дело идет к тому, что скоро появятся генералы и адмиралы, и все будет оправдано, и теория будет подведена. А потом и денщики будут.
– Не шутите, Малоземов. Этого не может быть! В сознании
– Вот, вот, я это и имею в виду, — не сдавался Григорий. — Тех, кто губит наше поколение, видимо, давно снедала зависть, прельщали высокие оклады, личное благополучие и золотая мишура! Да, да, будет не только это. Единый Дом Красной Армии разделят на два, как классы: солдатский клуб и офицерское собрание, куда собакам и солдатам входить запретят.
– Вы несете такую ересь, что слушать вас тошно.
– Логика, друзья, логика развития говорит за это… В таком духе проходили наши самодеятельные по-литбеседы в стенах Бамлага, часто кривобоко и предвзято, но зато без указки, без бонзы в лице воспитателя и начальника. Многие из нас были уверены, что среди заключенных есть и шпионы и доносчики, стучавшие в третью часть о подобных разговорах. Иначе чем же объяснить частые переводы из одной колонны в другую говорливых и острых на язык заключенных, разрушения товарищества между ними, частые разлуки?
Вот так же неожиданно распалось и наше с Малоземовым братство, когда его однажды утром оставили в бараке в числе десятка других, назначенных на этап. Странные этапы по десять — двадцать человек! И делались они внезапно, так, что иногда и проститься как следует не успеешь: объявят не с вечера, а утром, когда люди уходят на развод.
– Не ходи нараспашку, Иван, как ходили мы с тобой. Застегнутым надо быть, да потуже, в наш фискальный век… Прощай, брат, едва ли встретимся…
После сдачи домов нашу бригаду перевели на достройку кочегарки и котельной. Но плотницкие работы там были незначительными, и целой бригаде работы не хватало. Бригадир Орлов был смекалистым мужиком, и он быстро всем нашел дело: одних научил класть стены, других — штукатурить.
– Не боги горшки обжигают, а те же люди, — сказал он, когда я усомнился в своих возможностях. — Научишься — пригодится в жизни, ремесло всегда кормит…
Надо учиться всему. В жизни действительно, когда настигнет нужда, все пригодится.
Глава тринадцатая
Я знал одной лишь думы власть,
Одну-но пламенную страсть…
М. Ю. Лермонтов
Судьбе-злодейке угодно было, чтобы этот лагерь не был последним в моих злоключениях. Еще вчера я ловко и скоро набрасывал раствор на шлакоблочные стены высокой кочегарки, усердно выравнивая его правилом по неровной кладке, а сегодня подо мною уже стучат колеса товарного вагона и на глухой его стене заходящее солнце рисует колеблющуюся паутину решетки.
Еще сутки назад наша бригада в поте лица выколачивала стахановские горбушки, которые все лето не выводились, и мы были вполне сыты, а вечером, после ужина, трем десяткам зэков объявили об этапе. Балашов и я попали в этот список.
– Куда? Когда? Почему? — засыпали мы вопросами помпотруду, зачитавшего в тишине барака длинный список.
– Стройки здесь заканчиваются, и делать больше нечего, — ответил он. — А куда — не знаю.
Клопотов, лучший плотник из бригады Волгина, спросил:
– А гроши нам выдадут? Не пропадут?