Не сотвори себе кумира
Шрифт:
Схематично наш план рисовался так: уйти надо было во время работы, за два-три часа до шабаша, когда начинает темнеть и охранники привязаны к своим постам. За это время следовало попасть на товарную станцию и уехать с первым же составом порожняка на запад.
Ни поселок, ни сама дорога не представляли особой опасности. Опасность крылась в другом: мы не знали, останавливается ли здесь порожняк и как быстро он проходит; останавливается ли он на ближайших станциях и как долго стоит. Придется входить в контакт с проводниками, чтобы узнать, когда и куда пересесть.
Вопрос
При каждом лагере были свои сапожные и портновские, работавшие не только на лагерников, но и на вольнонаемных. И если на воле практиковалась работа "налево", то в лагерных условиях такая деятельность процветала в более широких размерах.
– И нам постепенно надо обзаводиться вольной одежонкой, — сказал как-то Балашов.
– Даже незамедлительно, — подтвердил я, приведя в доказательство немало примеров тому, как в мире людей "встречают по одежке".
Смелость и внушительный вид действуют так сильно, что собеседник часто даже и не подумает спросить документы, веря представительному человеку на слово.
– Психическая атака — вот наш главный козырь, когда в кармане нет никакой бумажонки, удостоверяющей личность, — говорил я, увлекаясь. — Смелая напористость с долей изысканного нахальства всегда выручала удачливых аферистов и ловкачей. Пусть мы и не аферисты, но другого пути у нас нет.
Вскоре и в моем фанерном бауле, купленном за трешку, залегла приличная рубашка и пара хорошего белья. Кроме того, я написал младшей сестре в Ленинград, чтобы она запросила у мамы мой старый костюм, сорочку и очки и держала все это у себя до того, как я попрошу прислать. В письме я тонко изложил, что на последнюю жалобу жду утешительного ответа и на волю надо выйти в приличной одежде. Что если даже и не будет вскорости законного освобождения, одежда мне все равно потребуется. В следующем письме я под каким-то предлогом тонко вставил две строчки из "Интернационала":
Добьемся мы освобожденья Своею собственной рукой…
И вдруг, к моему ужасу и отчаянию, все полетело насмарку! Когда наша подготовка шла в полную меру, Балашову объявили об освобождении. Произошло это так. В начале апреля, вечером, едва мы успели поужинать и привалиться на нары, чтобы сбросить лишнюю усталость, в барак пришел помпотруду и, подойдя к нашему расположению, спросил:
– Кто тут из вас Балашов?
– Я Балашов, — равнодушно ответил Михаил, не торопясь поднялся, и сел.
– Завтра на развод не выходите, останетесь в бараке.
– Что так?
И мы оба навострили уши.
– Получено постановление о вашем освобождении
– Нехорошо шутишь, начальник, — помрачнел Балашов.
– Такими вещами не шутят, сами должны понимать Балашов сразу
– Покажите постановление!
– Завтра покажут, можете не сомневаться.
– А что там написано?
– В решении сказано, что дело о вашем участии г крушении поезда прекращено за недоказанностью и вы должны быть освобождены из-под стражи.
Разве можно описать, сколько радостного волнения, ликования и восторга породило это сообщение! Уже через минуту эта новость стала известна не только в нашем бараке. Наш спальный отсек был окружен плотной стеной арестантов, загородивших проход. Ведь это был первый и пока единственный случай освобождения "врага народа".
– За что ты был осужден? Сколько дали? — раздавалось отовсюду.
И Михаил в очередной раз рассказывал свою историю, с которой я был знаком давно.
В сентябре 1937 года близ Боготола произошло крушение пассажирского поезда с человеческими жертвами. Поезд сошел с колеи из-за износа пути, но такая причина не устраивала следственные органы. Дело передали в НКВД, и на свет выступило "вредительство". Было схвачено и посажено более двух десятков специалистов и руководителей дороги, в том числе и в Красноярске. Но версия о вредительстве не подтвердилась, умысел или враждебность доказать не удалось, и вместо разрекламированного процесса "дело" закончила "тройка" на закрытом заседании. Целая группа работников угодила в лагеря, в том числе и Балашов, а троих на всякий случай расстреляли.
Не было сомнения, что все посаженные и их родственники протестовали и жаловались в Москву. Помогло, видимо, и то, что в деле имелось заключение авторитетной экспертной комиссии, объяснявшей истинные, технические причины катастрофы. Все это, рассудили мы, вынудило Верховный суд вынести решение о пересмотре дела, в результате чего на Мишу и свалилось нежданное счастье.
Почти всю ночь мы не спали от волнения. Михаил заметно переживал за меня.
– Ты все равно удирай отсюда! — шептал он мне в ухо. — Ищи спутника и удирай. Даже один уходи! И перво-наперво ко мне заезжай, я помогу всеми силами — у меня переждешь недельку или месяц, пока погоня затихнет, потом и спровожу тебя на запад, в твой Ленинград.
Наутро мы расстались…
Вот так сорвался мой план самовольного освобождения. Но мысль о побеге все равно не оставляла меня, она лишь притаилась, ожидая своего часа. Побег вместе с Балашовым сулил удачу главным образом благодаря возможности "отсидеться" у него в Боготоле, пока не затухнет первый борзый поиск. Но и Боготол не был безопасен: там нас искали бы в первую очередь — это мы упустили из виду. Теперь я один, и для выявления нового надежного спутника потребуется время. Да и найдется ли такой, кому можно довериться до конца?