Не сотвори себе кумира

Ефимов Иван Иванович

Балашов умышленно коверкал некоторые слова, как бы перевоплощаясь в нашего охранника.

– Ну, ты уж расписал… Со злости-то!

– У меня еще красок мало. Я не так бы еще разрисовал это новое поколение патриотов, да вот краски морозом выжало. Глоткой они мастера социализм строить, а не делом! Будь мы на своем месте, сколько бы мы сделали для Родины! Впятеро больше! А тут что получается? Одна здоровенная орясина стережет двух подневольных "доходяг", все усилия которых дальше заботы о пайке хлеба не

идут… Тоже мне экономическая политика социализма…

Нам давно хотелось курить, а бумаги, как на грех, не было ни клочка. От этого мой напарник — заядлый курильщик — еще больше распалялся и срывал свою злость на древесине, с силой всаживая в нее топор. Он то и дело ерзал на мороженом бревне и крутил головой, не появится ли прохожий. И вскоре нам повезло: по скрипучей дороге в нашем направлении шел мужчина, глубоко запрятав руки в карманы и нахлобучив шапку.

– Гражданин, а гражданин! — возопил мой напарник. — Не найдется ли у вас кусочка бумажки на курение?

Он соскочил со сруба и сделал несколько шагов к прохожему. Тот остановился, посмотрел на нас, на часового и нерешительно сказал:

– Газета есть… свежая, я еще и сам не успел прочесть… Но если стрелок не будет возражать… — И он вынул из кармана газету.

– Да вы не сомневайтесь, наш часовой — хороший человек, — заулыбался Миша и, бросив топор, смело двинулся за газетой.

Часовой построжел малость для формы, оглядывая всех, потом благосклонно махнул рукой:

– Валяй, разрешаю…

И вот газета уже в руках у Михаила, он, пятясь, кланяется и благодарит прохожего и стрелка, затем возвращается и начинает вертеть газетой, чтобы оторвать кусочек.

– Подожди, не рви, — громко шепчу я, — давай посмотрим, может, что интересное есть. — И я выхватываю у него сокровище, бегло просматриваю и осторожно отрываю по кусочку с краешка.

– В бараке почитаем.

Сгустились сумерки, и пора было уходить в лагерь. Стрелок присыпал снегом дотлевавший костерок, отчего тот зашипел, как от обиды.

– Шагом марш!

Выполнив с гаком морозную норму, мы прихватили топоры под ремни за спину, взяли по вязанке щепок для барака и быстро зашагали к лагерю в предвкушении отдыха и тепла. Перекинутая через плечо поперечная пила покачивалась в ритм моих шагов и издавала неповторимые и ни на что не похожие музыкальные звуки: "зынь-зынь, зынь-зынь", как бы радуясь вместе с нами.

И вот газета в руках Балашова, и он читает в ней статью об очередном вредительстве и шпионаже;

– "Осенью в Сибири славной советской разведкой была раскрыта целая шайка врагов народа — троцкистско-бухаринских наймитов…"

– Сколько уже раз Николай Иванович повернулся в своей безвестной могиле, когда его поминают недобрым словом на грешной земле, — тихо обронил Малоземов, уже успевший просмотреть газету до Балашова.

– Ты о ком? —

спросил кто-то из слушателей.

– О Бухарине… "Бухаринские наймиты". На какие шиши они нанялись, коли Бухарина давно нет?

– "…Наймитов фашизма, — читал Балашов, сердито скосясь на Гришу, — орудовавших в колхозах отдельных районов. Пробравшись к руководству в колхозах…"

– Как же это они могли пробраться? Как воры, ночью и тайно ото всех?! — возмущается кто-то в темноте. — Да разве у нас кто-нибудь может пробраться к руководящей работе без глубокой проверки до десятого колена и без рекомендации партийных органов? Надо же знать меру и во вранье!

– Потом откроешь дискуссию, дай дослушать!

– "Они губили скот, посевы, запутывали отчетность…"

– Ну, положим, у нас это все умеют делать.

– "…Неправильно распределяли доходы, чтобы вызвать недовольство колхозников и обозлить их".

– Старая песня, — бубнит кто-то. — Они уже давно злые на то, что им годами ничего не платят.

– Осудили? Сколько дали?

– Главарей всех расстреляли.

– Неужели и в Сибири-матушке враги развелись? Я полагал, что эта мода только в европейской части.

– Повсеместно, брат, повсюду. И не первое это сообщение о Сибири, — сказал Григорий.

– А когда же было еще? — полюбопытствовал я.

– Первый раз — полтора года назад, в мае, в городе Свободном.

– Это ж где-то совсем рядом?

– Точно, недалеко отсюда. Тогда здесь было растреляно больше сорока человек.

– За что же?

– Писали, что за участие в троцкистско-шпионской организации… Неужели ты, газетчик, не помнишь? Еще за границей была поднята шумиха об этом "деле"…

Я задумался. Уж очень много было кровавых событий за прошедшие два года — в памяти не удержишь. И все же вспомнил. Английская "Дейли Мейл" вступилась за расстрелянных в Свободном и обвинила Советское правительство в бесчеловечной жестокости по отношению к своим гражданам. По этому поводу выступила "Правда" с ответной статьей, заклеймившей позором английскую газету, отругав ее за вмешательство во внутренние дела чужой страны.

И вот сейчас старое и позабытое событие, ворохнутое новым сообщением, снова заставило призадуматься о нашей судьбе. "Боги жаждут!"-вспыхнула в моей памяти беседа с Мировым в редакции "Трибуны" полтора года назад. Жертвенный костер все еще пылает в густом тумане страха, нависшем над Отечеством, и, видно, не скоро погаснет.

Месяц назад я послал вторую жалобу, на этот раз на имя самого Сталина. Ответа нет. Конечно, до него она может и не дойти, но его секретариат получит и даст нужный ход жалобе. Ведь там, я все еще верил, находятся умные люди, которые должны и обязаны заниматься судьбами коммунистов.