Не страшись урагана любви

Джонс Джеймс

— Этот сучий сын отвез меня туда, чтобы я дружила с... чтобы я жила сего любовницей, — произнесла Лаки ледяным и горьким тоном. — Вот что случилось. Не сказав мне ни слова. Когда все остальные все знали и за спиной смеялись надо мной. Вотчто случилось.

— А-а! — воскликнул Рене и хохотнул. — Рони старая лис, а? Точно, как все мужчины.

— Точно, как все мужчины, — тускло откликнулась Лаки. — Абсолютно. Точно, как все мужчины, кроме тебя, Рене.

— Ах, шери! — с глубокой галльской печалью произнес Рене. Он вел машину, держась обеими руками за верх руля, наклонившись плечами вперед, а сейчас он покачал курчавой еврейской головой с видом глубокой скорби, и со стороны казалось,

как будто он поочередно рассматривает свои руки. Но не стал допытываться. — В любая случай, ви оба не должен позволять все выкидать, то, што нашли, када тока начинается.

— Вот именно, — холодно проговорила Лаки. — Это никогда и не начиналось. Никогда и не должно было начаться. Потому что с самого начала все было ложью.

— Жизнь не есть надолго, — сказал Рене. — И большая часть она тяжелый. Она, можит, лучше дольше, лучше брак, када друзья, чем када любовники.

— Как можно дружить с тем, кто тебе лжет? — возмутилась Лаки. — Меня никогда в жизни так не унижали.

— У Рони есть проблемы, шери, — мягко проговорил Рене, — с ета из «Тайм», которая там ему устроил. Ты же знайт.

На это Лаки не ответила.

— Мы знайт тибе долга, шери, нет? Скока? Много лет. Мы тебя всегда любить. Но помни время, када Рауль тебя оставлять здесь и уехать в южный Америк, а ты начать ходить с другая парень? Помнить, как бистро Рауль утащить тебя в Нью-Йорк?

Голос у Лаки стал угрюмым, очень угрюмым, и Грант из-за ее спины заметил эту угрюмость по застывшей шее.

— Это другое. Совсем другое. Я не была замужем. И Рауль все время меня оставлял. Я не оставляла Рони ни разу с тех пор, как встретила, только когда он меня отсылал. Потому, что он не знал, что делать с его проклятой любовницей!

Грант, уязвленный, наклонился вперед с искаженным лицом. Он обращался к Рене, но слова адресовались Лаки.

— Это неправда. И близко к правде не лежало. Правда же в том, что я хотел заняться плаванием один, потому что знал, что если я внесу в это чуждый элемент, девушку, все взлетит на воздух. И именно это происходит: летит мне прямо в лицо. Я годами защищал этих людей. Должен был. Откуда мне было знать, когда я встретил ее и влю... Откуда мне было знать, когда я встретил ее, что за... или как...

— Что за нью-йоркская потаскуха! — с горечью перебила Лаки. — Ты это имеешь в виду. Что за подстилка, нью-йоркская прилипала!

— Мы больше не говорить, — мягко сказал Рене. — Лиза ждать в отель выпить с нами. Лаки, када вы женится у нас в отель, мы думать, што ето наилучши у тебя и били счастлив. За тебя и Рони. Лиза говорить, ета брак сделана на неби. — В тихом голосе сквозила печаль.

— Конечно, — произнесла Лаки каменным голосом, который так отличался от полукрика секундой раньше, и резко, цинично несколько раз кивнула маленькой светлой головой так, что волосы цвета шампанского взметнулись. Его переполняла ярость и в то же время глубокая обида, самая большая обида, думал он, в его жизни, и он печально и несчастливо смотрел на ее взметнувшиеся волосы.

Лиза ждала их в баре отеля. Старший из трех сыновей сидел с ней, большая часть клиентов уже разошлась спать. Лиза уже слегка выпила, пока ждала, и ее красивые темные глаза затуманились, но не настолько, чтобы она сразу не увидела, что что-то случилось.

— Мы не говорить сичас ни о чем, — предупредил ее Рене. — Уже поздна. Все устали. По разу тока выпить.

Довольно грустная выпивка. И ни Грант, ни Лаки не постарались развеять печаль. Несколько раз Лаки пыталась нормально поговорить с Лизой, но это было не очень мощное усилие, да и Лиза была чуть перегружена. Грант несколько раз ловил на себе ее сердитый, сверкающий взгляд. В номере наверху служащие занесли и разложили все вещи. Кто-то даже вытащил тумбочку между кроватями и сдвинул двойные кровати вместе, как им раньше нравилось. Прекрасный иронический жест, подумал Грант, в этих обстоятельствах. «Я собираюсь спать, — чужим, поясняющим голосом произнесла Лаки. — Я вся разбита,

как тряпка». — «Ну и давай», — сказал он. Он приволок за горлышко бутылку из бара как раз на этот случай, сел на край кровати и пил из стакана для зубной щетки, смешивая спиртное с водой из французской бутылки, и пытался читать. Из Га-Бей он прихватил новую книгу о Карибском море — «Древо путешественника», написанную англичанином Фермором; прекрасно написанная книга, но попытки сконцентрироваться требовали невероятных усилий. Это прекрасное тело уже начало язвить. Ну, какого черта, он перетерпит. Через некоторое время он выключил свет и просто лежал, ожидая сна, пытаясь заснуть, а это как раз наихудший способ. Наконец, он отключился.

Спустившись на следующий день вниз, они обнаружили, что даже за такой короткий срок, пока их не было, социальный фасад отеля очень изменился. Знаменитая писательница, автор музыкальных комедий, и ее муж вернулись в Нью-Йорк. Знаменитый педик-дирижер с женой тоже уехали. А с Западного побережья на три недели в перерыве между съемками прибыл молодой знаменитый киноактер с женой-актрисой, и по вечерам он становился центром внимания в баре, в совершенстве играя роль «хороший-парень-само-дружелюбие». Рене носился, пытаясь найти подходящий номер, чтобы назвать его именем, поскольку тот, что они занимали, уже был назван номером Чарли Аддамса. Бредфорд Хит с женой отбыли в Нью-Йорк два дня тому назад. Гранты — как теперь даже Лаки, несмотря ни на что, думала о них — были этому рады. От «старых времен» остались лишь молодой психоаналитик и его жена-художница.

Возможно, это все было тем, чем и было: они теперь «Гранты». Просто обычная инерция жизни поддерживала теперь брак, когда они были в браке, как и та же самая инерция поддерживала их неженатое состояние, когда они не были в браке. Как бы там ни было, они решили завтракать в гостиной комнате номера, а не спускаться вниз и быть у всех на виду, и именно когда они завтракали, Лаки произнесла явно продуманную и заготовленную заранее речь.

— Фасад мы будем поддерживать, — сказала она через стол, покрытый белоснежной скатертью, играя половинкой грейпфрута. — Для меня это очень важно. Я не люблю разыгрывать перед посторонними сцены из своей личной жизни, или чтобы они вообще что-то знали о моей личной жизни. Нет никаких причин, чтобы все эти проклятые люди знали, что происходит между нами. Как ты на это смотришь? И ты можешь иметь меня, когда захочешь. Поскольку ты оплачиваешь счета. Это справедливо. Когда захочешь, скажи.

— О'кей, — сухо ответил Грант, — но ты не будешь возражать, если я не стану делать это сейчас, а? Поскольку я уже одет и все такое.

Ирония явно не задела ее, и она, широко раскрыв глаза, мрачно смотрела на него из-за стола.

— Я не знаю, как тебе объяснить, даже если бы тебя это интересовало. Но когда я узнала, что ты мне лгал — об этом, — что-то во мне произошло.

— Я не обязанбыл говорить тебе, — спокойно перебил Грант.

— Знаю. Возможно, и не следовало бы. Я бы вполне нормально жила, если бы ты не сказал. Но теперь появилось нечто, с чем я ничего не могу поделать. Это выше меня. Я думала, все это чистое, чистое и прямое. Но если ты мне так можешь лгать, ты можешь лгать мне во всем и в любое время. Ты всегда сумеешь солгать мне, в любое время, когда тебе понадобится. Не думаю, что сейчас я люблю тебя. Я хочу попросить Бена и Ирму обедать с нами, если тебя устраивает.

— Устраивает, — ответил Грант. — Но я бы хотел кое-что сказать. Я думаю, что так смотреть на дело может только подросток. Ты не принимаешь в расчет ничего из того, что на меня тогда давило, то прошлое, которое у меня было до тех пор, пока я тебя вообще просто увидел. И не только это, некоторое время после того, как я тебя встретил, потому что откуда же мне тогда было знать, что даже тогда я уже влюбился в тебя, что я настолько влюблюсь, что женюсь на тебе. Кроме того, нет оснований полагать, что ты, которая обожает флиртовать и похваляться всеми своими четырьмястами любовных связей...