Не страшись урагана любви
Шрифт:
Грант размышлял и наблюдал, как Лаки веселится, плавая наперегонки с Гройнтоном. Если он ей так не доверяет, то в конце концов то, как она флиртует с Джимом (черт подери, почти с каждым!), замучит его. Пару раз это его уже истерзало, когда он поднагружался и меньше контролировал себя. Вдруг в сознании будто что-то лопнуло и зазвенел колокольчик. Она стыдилась!Она стыдиласьтой жизни, которую вела в Нью-Йорке. Она по-настоящемустыдилась! Стыдилась, как любая провинциалочка, столкнувшаяся вдруг со старой говняной моралью. Она стыдилась «своего прошлого», и все эти легкомысленные
Ладно. Теперь он кое-что понимает, и что же из этого следует? Ни черта, насколько он понимает. Ясно, он не может поговорить с ней об этом. Иисусе, у нее минимум два года ушло бы на проклятый «психоанализ», чтобы осознать положение. Иисусе, жена под анализом, как половина известных ему сучьих детей. Грант считал психоанализ, как и религию, просто самооправданием для семидесяти процентов занятых им людей. И он считал совершенно неприемлемой мысль о том, что его жена лежит на проклятой кушетке и рассказывает какой-то сморщенной обезьяне обо всех своих сексуальных делах, о которых она не может рассказать ему. Затем случится проклятое Перенесение. Может, ему следует поговорить с Беном? С другой стороны, если она так убеждена, что она «шлюха», может, так это и есть! А раз так, что ему с этим делать? Другая половина сучьих детей, которых он знал, была точно в таком же положении. И вот (так или иначе) он будет таким же, как все остальные проклятые писатели, драматурги, поэты, которых он знает! Самое мерзкое то, что всю свою жизнь он изо всех сил стремился избежать этого!
Грант перестал думать об этом, встал и нырнул в бассейн. Когда он под водой проплыл его, то вынырнул в глубоком конце и повис на кромке. Тут же к нему подплыл Джим Гройнтон.
— У меня прекрасные новости для тебя, — ухмыльнулся ныряльщик.
— Что за хреновина это может быть? — раздраженно спросил Грант.
— Эй! Эй! В чем дело? — мягко улыбнулся Джим.
— Прости, Джим, — ответил Грант и ухмыльнулся. — Сейчас у меня есть о чем подумать.
— Может, я чем-то могу помочь?
Грант уставился на него.
— Ха! — взорвался он. — Вряд ли! Так что у тебя за новости?
— Мой клиент и наш общий друг, актер, сегодня меня бросил, — улыбнулся Джим. — Так что после обеда судно свободно.
— Что случилось?
На лице у Джима появилась обычная медленная улыбка, которая иногда выглядела улыбкой превосходства.
— Вчера я взял его на новое место, неподалеку от Морант-Бей. И мы увидели акул.
— Да ну! Сколько их было?
— Всего две-три. И они держались на границе видимости. Там они всегда болтаются. Ну, наш друг и показал мне на них после погружения. Наверное, он подумал, что я их не вижу. Я же решил, что он хочет убить одну из них, и спросил его, хотя и не мог обещать, что мы сумеем к ним приблизиться. Он категорически отказался. А через пару погружений он сказал, что устал. Сегодня он мне заявил, что решил пока не выходить в море, жена жалуется и просит поездить с ней по острову. Утром они взяли машину и уехали в Очо-Риос, — Джим раскрыл рот и бесшумно рассмеялся, сузив белые глаза, и на
— Наверно, — ответил Грант. — Большие были акулы?
Он оперся спиной о край бассейна и, закинув руки за голову, медленно бил ногами.
— Точно не могу сказать. Они всегда держатся в отдалении. Но обычно они там от пяти до десяти футов.
— Это там, куда ты нас возил? — спросил Грант.
— Нет, ближе. И мельче. Коралловое дно, глубина сорок-пятьдесят пять футов. Так что он мог бы это сделать, если бы решился. — Он снова бесшумно рассмеялся. — Так что старик Джим и его катамаран снова свободны.
— Нужно подумать, — сказал Грант. — Заходи к нам выпить перед обедом и поговорим с Лаки.
— О'кей, — приветливо согласился Джим.
Грант еще несколько секунд повисел на краю бассейна, но Джим не уплывал.
— Я тебя не понимаю, — наконец сказал Грант.
— Что? — откликнулся Джим. — Почему?
— Ты же сам должен был знать, что он сделает то, что сделал. При его характере и довольно средних способностях ныряльщика он ведь это делает для показухи, как ты сам говорил, так что он не мог иначе отреагировать на акул. И ты везешь его туда, где точно знаешь, они есть.
Джим ухмыльнулся:
— Ты, черт подери, соображаешь.
— Не знаю. Может быть. Я просто не понимаю. Не только всего этого, но и того, что ты предложил ему убить акулу, когда он тебе на них показал. Ты же должен был знать, что этого не будет. И в итоге это стоило тебе двухнедельной работы, двухнедельного дохода, да еще в двойном размере, по сравнению со мной, как ты говорил, и ради чего все это? Что ты выиграл?
Ухмылка на лице Джима окаменела, но лишь на мгновение. Он, как никогда, был похож на ирландца-полицейского.
— Ты действительно соображаешь, — ухмыльнулся он.
— Нет, я просто не понимаю, что ты выиграл.Кроме того, предполагается, что ты профессионал. А это значит: заботишься о клиентах — любых клиентах, — чтобы с ними ничего не случилось, чтобы они не оказывались в опасных ситуациях.
— Он не был в опасной ситуации. Я знал, что акулы не подойдут.
— Но онне знал. Твой кодекс профессионала требует, чтобы клиенты не ощущали опасности и затруднений. Ты должен учить их, но не пугать. Я не понимаю, что ты выиграл, из-за чего стоило потерять деньги и нарушить «кодекс».
— Он мне не нравится, — ответил Джим.
— Почему же ты ему не сказал об этом? И не прекратил все это дерьмо?
— Нельзя сказать покупателю, что он тебе не нравится. Бизнес пострадает. Ведь об этом будут болтать.
— Хуже, чем ты сделал, не бывает. Ты думаешь, он будет тебя рекламировать? После всего? Он возненавидит тебя до мозга костей.
— Я храбрый, — сказал Джим Гройнтон.
— Полагаю, да, — задумчиво произнес Грант. Он вспенил воду ногами. — Но не понимаю я всего этого.
— И он говнюк.
— Мне он тоже не нравится, — ответил Грант. — Но причем здесь это. Он кинозвезда. Ты профессиональный ныряльщик. Он нет. Я думаю, что ты сделал это потому, что он знаменит. Тебя это раздражало. Ты бы хотел того же и знаешь, что у тебя этого не будет.
Джим рассмеялся, на этот раз вслух.
— Может, ты и прав. У меня есть клиент, который приезжает толькоради акул. Вот так. Каждый год он приезжает только ради них. Я его туда и вожу. Он полюбил охоту за акулами, когда я его научил. На столе кабинета в Нью-Йорке у него лежит пасть акулы вдвое больше головы.