Не угаси лампадку!
Шрифт:
Интеллигентный московский юноша с высшим экономическим образованием, Валя очень хорошо рисовал и играл практически на всех музыкальных инструментах. В первые же дни войны его пригласили в военный духовой оркестр, но он отказался – посчитал, что стыдно «дудеть в трубу», когда другие воюют. Ответственность за Родину, требовательность к себе, честь, благородство и мужество не были для этого поколения пустыми словами. А ведь у них за спиной осталось голодное детство в склочной «коммуналке», в которую превратились дома, не так давно принадлежавшие их семьям.
Военная
Тимур не взял фамилию ни двух её последующих мужей – Израиля Михайловича Разина или Самсона Вольфовича Глязера, ни настоящую фамилию отчима-писателя – Голиков. Эти манипуляции позволили ему стать контр-адмиралом не на флоте, а в газете «Красная звезда», и членом Союза писателей, ничего не написав. А его сын стал рупором газеты ЦК «Правда», а затем уж и буржуи-ном, компрометируя имя, в общем-то, совершенно чужого ему человека.
Орден или трибунал
Валентин служил сапёром, всю войну он провёл на передовой. Сапёры отступают последними, минируя под пулями оставляемую территорию, и наступают первыми, разминируя опять-таки под градом огня. Солдаты, которых выделяли им в помощь, готовы были выполнять любую самую опасную работу, только «не быть смертниками», как они называли сапёров. Доставать из сырой земли под постоянным артиллерийским залпом проржавевшую мину, напряжённо прислушиваясь к её тревожному тиканью – эти отмеренные кем-то невидимым торопливо бегущие, и, возможно, последние в твоей жизни секунды – это нечеловеческое напряжение. К тому же, то там, то здесь периодически слышатся взрывы, на твоих глазах разрывает на мелкие кусочки кого-то из сослуживцев, но ты не можешь оторвать глаз от этой проклятой мины, чтобы не последовать за ними. Только бы не разжать заледеневшие от холода, дрожащие от постоянного напряжения пальцы, только бы ни на минуту не ослабить внимания! И так каждый день, каждый час.
Говорят, во время той страшной войны не было тыла: под постоянными бомбёжками, в холоде и голоде, всё так называемое мирное население с утра до поздней ночи работало «на фронт». Полуголодные дети и женщины падали от усталости прямо на рабочих местах, подчас засыпая навсегда. И всё-таки на войне, тем более на передовой, было намного страшнее. В любую погоду солдат полз по матушке-земле под постоянным обстрелом, не ожидая отдохновения и ночью: далеко не всегда измотанные промёрзшие бойцы имели крышу над головой, не раз приходилось засыпать и в «чистом поле». Уставшие ребята вынуждены были сами позаботиться о ночлеге: хочешь спать и остаться живым, бери сапёрную лопатку и копай в промёрзшей земле временное жилье, чем глубже, тем вернее, что оно не станет для тебя последним. А потом, свернувшись в комочек от холода, выскабливать грязь и кровь из-под ногтей неразгибающихся, посиневших от напряжения и холода пальцев. А в голове уже нет мыслей, одна боль и смертельная усталость, закрыв глаза, они видели лишь бесконечную дорогу и падающих под пулями товарищей. Не успевали сомкнуть тяжёлые веки – подъём, и вновь бой, кровь, смерть, бесконечная хроническая усталость до самозабвения. И так четыре нескончаемых года, 1418 бесконечных дней.
Папа не любил вспоминать войну, лишь ненароком он проговаривался о жизни на передовой, но как полевому геологу, мне хорошо известно, что такое не иметь дома, и как хочется иногда просто согреться, только для каждого незатейливого действия (поспать, поесть, помыться и т. д.) необходим напряжённый труд. В нас хотя бы не стреляют, и мы сами избрали такую работу, причём лишь на полевой период. А они не выбирали, за них это сделала война, и никто
– Некоторые не выдерживали, простреливали себе палец, рискуя оказаться под трибуналом за самострел. Лишь бы просто выспаться в тёплой чистой кровати. Но это не вариант для мужчины. Если не мы, то кто же?!
Однажды папин сослуживец рассказал, как в 1941 г, после офицерских курсов, необстрелянный лейтенант попал к ним в полк. Наши войска вынуждены были отступать, а сапёры оставались под шквальным огнём минировать мост, дабы хоть как-то приостановить продвижение немцев. Лейтенант спрятался под мостом, повалился на колени и, рыдая, молился, забыв впопыхах, что Бога нет, как твердили ему с детства. Валентину пришлось возглавить не только своих ребят, но и растерявшихся без командира подчиненных лейтенанта, разрываясь между разными участками, на которых и голову-то поднять было страшно. После сражения приехало высшее командование награждать этого новоявленного героя, а он опять схоронился, только теперь от наших, ели его отыскали. Ребята, было, хотели сказать, что и ими руководил Валентин Зверев, да он запретил:
– Расстреляют парня, а у него первый бой, действительно, страшно, сами знаете…
– Но ведь и у нас когда-то он был первым, и мы не хотели умирать, а этот трус бросил людей под пулями! Если бы не ты, Валентин, здесь бы все так и остались, причём вместе с армией, недаром награждать приехал сам генерал, да ещё при отступлении! А ведь это твой орден, Валентин!
– Да Бог с ним, не за награду воюем. Не можем мы подписать ему смертный приговор! Дадим парню ещё один шанс.
Так, вместо расстрела, лейтенант пошёл на повышение и был награждён, больше они его не видели. На войне, в экстремальных условиях, половины не бывает: от трибунала до награды иногда только шаг, да и от жизни до смерти столько же.
Во время самых трудных переходов, в промежутках между боями, за вечерними посиделками, в землянках и в окопах, его всегда просили:
– Валентин, расскажи что-нибудь.
И тогда он начинал своё экспромтное повествование, обыгрывая прочитанное и сочиняя на ходу замысловатые истории. Все замирали, забывая грязь и усталость, переносясь в иной мир, где в нескончаемых приключениях всегда побеждали честь и справедливость, дружба и благородство, жизнь и любовь. И, конечно, особое место в его увлекательных рассказах принадлежало русскому народу, православным богатырям и доблестным князьям и царям земли родной. Необыкновенное кружево папиных историй, где он причудливым образом смешивал романы и рассказы писателей разных времён и народов, зачаровывали и нас с братом в мирной послевоенной Москве и казались нам гораздо интереснее любой самой замечательной книжки. Романы Дюма, Джека Лондона, Диккенса и русская история вперемешку со сказками с лёгкостью пересказывались им, причём иногда даже в расширенном виде. Как-то, читая «Морского волчонка» Майна Рида, я с криком прибежала к отцу:
– Папа, папа, смотри, здесь всё про тебя написано, только они кое-что пропустили….
Любовь – наш оберег
Много интересных историй слышала я от родителей и о том страшном времени, но, увы, это был не роман, а их непростые героические будни. Столько очарованья, юмора, авантюризма в этих живых и страшных картинках войны, и столько любви к нашей многострадальной Родине – сердце замирало в груди. Смеясь и перебивая друг друга, родители рассказывали нам эти романтичные в их исполнение и страшные в жизни истории, а мы по наивности завидовали им.