Не в масть. Зарисовки из жизни людей и собак
Шрифт:
– До еды ли мне, маменька, если я на такое дело решилась! Твердо решилась, твердо. И вы не уговорите меня. Я не вернусь к нему.
Весь этот разговор внимательно слушал маленький братишка Кати Сеня и ковырял в носу. Вдруг он запрыгал на одной ноге и запел:
– Катя к жениху не вернется! Катя не вернется! Катя опять с нами будет жить!
– Молчи, дрянь ты эдакая! Эдакое горе дома, а он поет! – закричала на него мать и дала ему подзатыльник.
X
Часов около
– А! Дочка любезная! К обеду пришла? Ну, вот и отлично. А муж на должности? Тоже, должно быть, придет?
Он подошел к дочери, чтобы поцеловать ее, но маленький сынишка его Сеня забежал вперед и отрапортовал ему:
– Катя совсем к нам пришла. Жить пришла… Она убежала от жениха.
– Что ты врешь, дрянной мальчишка! Пошел прочь! – крикнул на него Петр Михайлович, но Катя бросилась к нему на грудь и со слезами сказала:
– Ушла, ушла… Совсем ушла. Сил моих нет больше… Возьмите меня, папенька, обратно к себе.
Отец отступил несколько шагов назад и опустил руки.
– Как ушла? Что же, он тебя бил очень? Истязал? – спросил он.
– Бить и истязать… Бил бы, так все-таки было бы легче, – отвечала Катя. – А он как с первого дня свадьбы начал, так до сегодняшнего утра покою мне не давал своими попреками, что вы тем-то и тем-то его надули, что вы серый человек, что маменька серая женщина и что вот он сделал меня благородной, так я должна теперь на его сторону встать и от вас отречься. Ну, да что мне, папенька, вам рассказывать! Вы сами видели, какой он человек. Это изверг. Он душу мне истерзал.
– Человек последний… Что говорить!.. Подлец и мерзавец… Но неужели нельзя как-нибудь ладком?
– Как же ладком-то, ежели он даже обеда сегодня стряпать не велел кухарке, а приказал все кушанья из старых сладких пирогов сделать, – вступилась за дочь Анна Тимофеевна.
– Не то, маменька, не то, – остановила ее Катерина Петровна. – Это между прочим, хотя он и дал рубль на расход. Но обращение его со мной… попреки вам… Голубчик, папашенька, не выгоняйте меня вон!.. Оставьте меня у себя… Я вам в ноги поклонюсь.
И она упала перед отцом на колени.
Петр Михайлович отступил еще несколько шагов.
– Нельзя, Катя… Невозможно… Лучше же я с ним переговорю построже и хорошенько… – заговорил он. – Ах, дела, дела! – всплеснул он наконец руками и схватился за голову. – Встань… Поднимись… Не стой на коленях. Это бесполезно. – Он сел. – Ты и представить себе не можешь, сколько тут хлопот нужно, чтобы оставить тебя у себя… – продолжал он уже более спокойным голосом. – Ведь паспорт нужно хлопотать у него для тебя… А он добром не выдаст. Наконец, приданое, деньги… За что же это все дарить ему?
– Дорогие вещи я все перевезла сюда… Белье тоже. Документ на четыре тысячи при мне… Папенька, не губите меня!
Катя опять опустилась на колени, упала у ног
– Постой, постой… Так нехорошо… Садись.
Отец поднял ее, посадил с собой рядом и уговаривал:
– Ей-ей, эти мысли тебе надо бросить. Ведь вот уж постращала его, уехала домой с вещами, а теперь надо бросить. И поверь, он сократится.
– Не сократится, папенька… Это идол какой-то бесчувственный… Вы знаете, как мы ночь после свадьбы провели? Ах, ежели бы все рассказывать-то!.. Никогда он не сократится.
– Сократится. Документ на четыре тысячи при тебе – ну, и сократится. Помяни мое слово, сократится. Документ, бриллианты, шубы – все это при тебе – ну, и сократится. Его не бей дубьем, а бей рублем, и он шелковый будет. Вот он какой человек.
– Да какая же мне жизнь-то с ним будет, ежели он хоть и сократится на время? – спрашивала Катя, страдальчески смотря на отца.
– Держи документ в руках – вот будет и не на время. А там как-нибудь ладком да потихоньку… А ино место и стерпи. Ну, что ж делать? Такая, видно, уж тебе планида. А убегать от мужа – нет, нет! – Отец замахал руками.
– Да ведь убегают, папенька, – продолжала дочь.
– Только не у купцов, только не купеческие дочки.
– И купеческие дочки убегали. Отчего купеческие должны страдать?
– Стерпится – слюбится, – стоял на своем отец.
Раздался звонок. Катя вздрогнула. Петр Михайлович и Анна Тимофеевна переглянулись.
– Это он… – прошептала Катя, вздрогнув.
Сеня стремглав бросился в прихожую, сейчас же выбежал оттуда обратно и объявил:
– Жених Катин. Вот он тебе, Катя, сейчас задаст! – проговорил он.
Отец сжал зубы и показал сыну кулак.
Вошел Порфирий Васильевич. Он был бледен, губы его дрожали, зрачки вращались. Не здороваясь еще ни с кем, он подошел к жене и, держа руки в карманах брюк, сказал:
– Что же это вы наделали, Катерина Петровна? А? Прихожу со службы, чтобы под своим кровом утолить голод после трудов праведных и расположиться на отдых около молодой супруги, и вдруг узнаю, что обед не стряпан, а молодая супруга сбежала к папеньке с маменькой. Что это значит?
– А то значит, – возвысил голос Петр Михайлович. – То значит, что ты невежа, любезный зятюшка! В какой бы дом кто ни входил, прежде всего здоровается с хозяином и хозяйкой, а ты этого правила не знаешь, так позволь тебя поучить.
Порфирий Васильевич опешил.
– Здравствуйте, Петр Михайлыч, здравствуйте, Анна Тимофеевна… – заговорил он, подавая руку тестю и теще. – Но я, право, так удивлен, так удивлен, что не нашел дома жены, что даже дрожу и в себя прийти не могу. К тому же имею от кухарки известие, что Катя уехала к вам совсем и вещи из дома увезла.
– А! Вещи… Вот вещи-то для тебя главное и есть! – ядовито подмигнул Петр Михайлович. – Корыстный ты человек, грошовник, алтынник – вот кто ты!
Порфирий Васильевич злобно пошамкал губами и начал: