Не в масть. Зарисовки из жизни людей и собак
Шрифт:
– Вот это недурно с его стороны. Спасибо ему за это. Это доказывает, что у него есть чувства.
После этой присылки молодые супруги пять дней подряд ели за обедом то ветчину холодную, то ветчину, разогретую с картофелем. На шестой день супруг сказал:
– Сегодня, я думаю, к обеду из ветчины-то селянку можно сделать.
Но Катерина Петровна возразила:
– Нет, не могу я больше на ветчине сидеть. Надоело. Надо пообождать.
– Душечка, да ведь куда ж нам с остатками-то? Ведь остатки ветчины могут испортиться.
– Ну, ты и ешь ее один, а я пойду к папеньке обедать.
– Вот и отлично! Вот и прекрасно! – воскликнул Порфирий Васильевич. – Я даже сам хотел предложить тебе это, но боялся, что ты рассердишься. Ты пообедаешь у папаши с мамашей, а я дома поем селянки из ветчины, и уж завтра мы закажем что-нибудь другое к обеду. Денька два переждем, а там можно из кости окорока горох сварить. Так отправляйся, отправляйся к своим обедать, а вечером вернешься домой. Как это ты хорошо придумала. А у нас через это гривен шесть экономии будет. Да что гривен шесть! Даже больше. Ежели я дома буду обедать один, то мне и супу не надо. Я с кухаркой и одной селянкой буду сыт. А дашь ты ей только на кислую капусту и на хлеб – вот и все. – Порфирий Васильевич до того расчувствовался, что обнял жену и поцеловал ее, сказав: – Умница.
Катерину Петровну несколько покоробило, но она не противилась поцелую, хоть и не отдала его сама.
Муж ушел на службу, а она отправилась к матери. Мать встретила ее, как и всегда, радостно.
– Ну, что? Как живете? Угомонился он? – спрашивала она дочь.
– Да мы не ссоримся. Он как будто приутих теперь. Не оскорбляет меня больше очень-то, даже вас и папашу хвалит после присылки окорока и чаю, но все-таки, маменька, не лежит у меня к нему душа, никогда я к нему не привыкну и никогда любить его не буду, – отвечала Катерина Петровна и слезливо заморгала глазами.
– Ну, как-нибудь стерпится и слюбится, – заговорила мать, взглянула на дочь, увидала ее слезы и сказала: – Чего ты плачешь-то? Ведь сама же говоришь, что он теперь переменился.
– Нет, не переменился он и никогда не переменится, не такая у него душа. Он только сдерживается, а в душе он… Нехорошая у него душа, маменька. А ежели бы вы знали, какой он сквалыжник! – прибавила она и тут же рассказала случай с селянкой.
– Ну, скупость – не глупость, – пробовала оправдывать зятя мать.
– Да не такая, маменька.
Слыша себе похвалу от зятя и чтобы задобрить его, Петр Михайлович и Анна Тимофеевна опять наградили дочь съестными припасами при ее уходе от них домой. Они дали ей с собой банку варенья, яблок и копченого сига.
– На вот, свези ему гостинцу и скажи, что это от меня ему… – говорила мать, провожая дочь. – Да приходи к нам почаще. Ведь муж днем-то в должности, а тебе что же одной-то дома сидеть!
Катерина Петровна обещала и уехала.
Когда она вернулась домой, то застала мужа отдыхающим после обеда. Он спал у себя в кабинете
– Катя! Это ты?
– Я, – отвечала Катерина Петровна, присаживаясь к письменному столу.
– Ну, вот и отлично, что долго не засиделась, – говорил Порфирий Васильевич, все еще лежа на диване и потягиваясь. – Сейчас чай пить будем.
Катерине Петровне не хотелось говорить с ним, но она все-таки сказала:
– Маменька прислала тебе гостинцу – банку варенья.
– Ну?! – протянул он. – Что это с ней? Впрочем, спасибо, спасибо ей.
– Кроме того, десяток яблок прислала и сига копченого.
– О?! Да она совсем добрая. Ведь вот когда родственники-то так относятся, то как с ними ссориться-то будешь? Нет повода. И папашенька здоров? – спросил Порфирий Васильевич.
Катерина Петровна не отвечала. Она смотрела на письменный стол мужа и среди бумаг в синих обложках и кой-каких дешевых безделушек, служивших украшением на письменном столе, увидала довольно массивный серебряный портсигар. Она взяла его в руки и стала рассматривать прикрепленные к нему выпуклые золотые инициалы. Буквы были, однако, не Порфирия Васильевича имени и фамилии.
– Чей это у тебя портсигар? – быстро спросила Катерина Петровна мужа.
– Какой портсигар? – протянул он, совсем забыв спросонок об оставленном на столе портсигаре, несколько помолчал и отвечал: – Ах да… Это портсигар одного моего товарища по службе. Пентефриева. Помнишь Пентефриева? Он еще был у нас на свадьбе. Такой черный… Так вот это его портсигар.
– Зачем же ты взял его?
– Я? Да так… Поносить. Очень он мне нравится. Я даже его взял на образец. Может быть, я и себе такой же закажу, так показать серебрянику.
Порфирий Васильевич быстро поднялся с дивана, подошел к столу, взял из рук жены портсигар и запер его в ящик стола. Катерина Петровна пристально посмотрела в лицо мужа и с раздражением в голосе сказала ему:
– Порфирий Васильич… Ты взял этот портсигар в залог. Дал деньги и взял портсигар.
Муж весь вспыхнул и отвечал:
– Да нет же, нет. Просто на подержание взял, поносить взял. Если хочешь, то я даже возвращу ему. Ну, полно… Пойдем чай пить. Самовар я велел уже к твоему приезду поставить.
Он попробовал взять жену под руку. Она не встала со стула и сидела отвернувшись.
XIV
На следующий день Катерина Петровна заметила у мужа, когда тот вернулся из должности, новые золотые часы с золотой цепочкой, тогда как до сего времени у него были серебряные, плохенькие и на другой, очевидно, бронзовой цепочке. Зная скупость мужа, она была уверена, что золотых часов с золотой цепочкой он себе ни за что не купит. «Опять в залог взял», – мелькнуло у ней в голове, и она спросила мужа: