Не в масть. Зарисовки из жизни людей и собак
Шрифт:
– Конечно же, ежели благородный человек женится на девушке из низшего класса…
– Молчать! Какой ты благородный человек! Ты о благородстве-то и понятия не имеешь! Крапивное семя ты!.. – воскликнул Петр Михайлович, вскочив со стула.
– Но-но-но… Пожалуйста… Не имеете права… – попятился Порфирий Васильевич.
– Ты имел право оскорблять меня в своем доме в день свадьбы, оскорблять при всех, стало быть, и я имею право невестке на отместку… Крапивное семя ты! А что такое благородный человек, так ты, должно
– Катерина Петровна! Прошу вас одеваться и следовать за вашим мужем. А за вещами вашими мы через час пришлем, – отчеканил Порфирий Васильевич.
– Не пойду я к вам, ни за что не пойду… – отвечала Катя.
– Желаете, должно быть, чтобы я через полицию вас в свой дом водворил? – спросил он.
– Ничего я не желаю и прошу вас оставить меня в покое.
– Да закон-то вам о правах мужа известен?
Порфирий Васильевич встал в позу и подбоченился, что совсем не шло к его тщедушной плюгавенькой фигурке и делало ее совсем смешной.
Петр Михайлович подошел к нему, похлопал его по плечу и сказал:
– Ты не борзись, молодец, а лучше сократись – вот что… Борзостью своею ничего не возьмешь, потому давно уж всех из терпения вывел. А ты ежели хочешь, чтобы что-нибудь у тебя наладилось, ты со мной поговори, да поговори без дерзостей, а учтиво, как с добрым тестем следует. А стращанием ты тут ничего не поделаешь. Ну, – через полицию так через полицию! Только посмотрим, чья еще возьмет.
Порфирий Васильевич посмотрел на тестя, покусал губы и сказал:
– Хорошо, извольте… Я готов поговорить с вами.
Петр Михайлович взял его под руку и повел к себе в кабинет.
XI
– Садись, – сказал Петр Михайлович зятю, когда привел его в кабинет, и указал на стул.
Порфирий Васильевич сел. Сел и Петр Михайлович.
– Когда ты, наконец, угомонишься? Когда перестанешь шипеть? Ведь у тебя все есть, все тебе дадено, ненасытный ты человек! – сказал Петр Михайлович.
– Да какое же с моей стороны шипение? Шипения никакого, – отвечал несколько спокойнее Порфирий Васильевич. – А только ежели вы говорите, что все мне дадено, то вовсе не все.
– Это что табуретки-то к пьянину у тебя нет? Грошовник ты эдакий! Табуретку забыли тебе послать – вот и все.
– А зачем же забывать? Нужно честно. Ежели я честно, то и вы… Да и не одна табуретка, а и стулья…
– Честно! Смеешь ты еще о чести разговаривать! Когда честь-то раздавали, тебя дома не было.
– Но-но-но… Пожалуйста…
– Нечего «пожалуйста». Кто честным себя считает, тот ростовщичеством заниматься не сбирается. А ты под проценты товарищам деньги сбираешься отдавать.
– Уж доложили! – хлопнул себя Порфирий Васильевич ладонью по коленке. – Вот у баб язык-то с дыркой! Но ведь и деньги ссужать можно честно. Конечно же, я, как
– Молчи! Не смей мне говорить о своем благородстве!
– Чего же вы кричите на меня! Тогда я уйду.
Порфирий Васильевич поднялся со стула.
– Теперь настала моя очередь на тебя кричать, – отвечал Петр Михайлович. – Достаточно уж ты надо мной всяких издевательств делал. Надо мной, над моей семьей, над дочерью, над моими родственниками.
– Конечно же, мне, как благородному человеку, дико перед невежеством…
– Опять? Молчи, тебе говорят! Каким таким ты благородством кичишься? Отец твой был придворный истопник и ничего больше. Может быть, из таких же крестьян, как и я, но я в купцы записался, а твой отец в истопники поступил.
– Однако я все-таки чин заслужил и через это мое благородство…
– Довольно. Не смей больше об этом упоминать! – опять крикнул на него Петр Михайлович, помолчал и прибавил: – Ну, вот я зачем тебя к себе призвал… Хочешь свою жену от меня обратно получить?
– Да как же не хотеть-то? Не пойдет честью, так я через полицию вытребую.
– Не вытребуешь, ежели не захочет идти. Не старая пора. А напротив, тебя же заставят выдать ей свободный вид на жительство. Но я, я могу уговорить ее, чтобы она к тебе шла. Хочешь?
Порфирий Васильевич подумал, пожал плечами и отвечал:
– Да как же не хотеть-то, папенька! Конечно же, хочу.
– Ну, так и пиши сейчас записку, что все следуемое тебе за женой приданое ты от меня полностью получил и никакой претензии ко мне больше не имеешь, – сказал Петр Михайлович.
– Зачем же это, папаша?
– А затем, чтобы ни мне, ни твоей жене не слышать уже больше твоих претензий, что то одно тебе недодано, то другое.
– Ежели вы пришлете табуретку, стулья и заплатите за ужин в день свадьбы…
– Знать ничего не хочу! Надоело. Пиши так… А то и жену назад не получишь. А жену не получишь, так начнем хлопотать о возвращении всего приданого до нитки.
– Всего не имеете права… За протори и убытки должен же я получить…
– За протори и убытки кинем собаке кость. А все-таки ты останешься без жены, без обстановки, без капитала.
– Я не знаю, с чего она сбежала… Я ей, кроме ласки…
Порфирий Васильевич сдавался. Он говорил уже совсем мягко.
– Хочешь написать такую расписку? А то смотри… Документ на четыре тысячи у дочери, все дорогие ее вещи и белье здесь… – приставал к нему Петр Михайлович.
– Ничего не значит. Я еще кухарку засужу. Какое она имела право без моего ведома выпустить из квартиры вещи!..
– Не бормочи глупости. А изволь отвечать: хочешь выдать расписку?
– Да хорошо, хорошо. Только дурак же я был, что поверил Катерине Петровне документ на четыре тысячи, – сквозь зубы проговорил Порфирий Васильевич.