Не время умирать
Шрифт:
– Это, если не ошибаюсь, только в книжках помогает?
– Совершенно верно. Наивно, но…
– Пусть хоть сто раз наивно, но орудует-то хладнокровно, неторопливо, тщательно подготовился к мероприятию, изучил пути отступления.
– Вы хотите сказать, опытный, отсидевший?
Симак по-учительски постучал карандашом по столу:
– Катя, Катя. По простому пути никак не получится.
– Почему?
– Подумай сама: зачем разумный, опытный уголовник станет тратить время на ерунду, выкалывая глаза?
– В смысле?
– Катя, ты человек с верхним образованием, это предполагает определенный
Введенская недоверчиво уточнила:
– Это вы к тому, что в глазах убитого отражается убийца? Борис Ефимович, помилуйте, опыт не исключает глупости. Суеверие и у академиков имеет место.
– Ну да ладно, – медик сменил тему, – нашли что-то еще без меня? Одежду, обувь, белье?
– Нет. Приняла решение вернуться, когда будет светло…
Размышляя, Катерина намотала на палец прядь волос и щекотала себе нос на манер кисточки. Борис Ефимович удивился. Она, опомнившись, прекратила.
– Вам не кажется, что если хотел ограбить, то незачем издеваться и убивать, если поиздеваться, то к чему грабить? Нелогично.
– Преступления не всегда логичны. Это только в учебниках да у Льва Шейнина все имеет причину и следствие. Нравственные идиоты, которых, как известно, наш строй не порождает…
Введенская в шутку подняла палец, Симак ухмыльнулся:
– Если бы вы читали Ломброзо [7] и Познышева… [8]
Катя укоризненно покачала головой, медик ухмыльнулся еще шире:
– Ах да, вам ведь нельзя. Но вот цветочки. Как бишь их…
– Цикорий.
– Точно, васильки. Тоже какая-то книжность, выпендреж. Он ведь мог их не оставлять, затоптать, выкинуть, а он предпочитает оставлять свою сигнатуру [9] . О чем это говорит?
– Считаете, что преступник уверен в своей исключительности, ловкости, в собственной безнаказанности.
7
Ломброзо – итальянский психиатр, преподаватель, родоначальник антропологического направления в криминологии и уголовном праве. Его учение считалось в СССР лженаукой.
8
Познышев – юрист и психолог, создатель типологии преступников, чьи идеи не были по заслугам оценены в СССР.
9
Сигнатура – здесь подпись.
– Считаю. Более того, предположу, что почитает себя самым умным и неуловимым. Вспомните «Черную кошку», их глупые рисунки, котят.
– Считаете, что убийц было больше двух?
Борис Ефимович потребовал:
– Немедленно прекрати меня расстраивать. Нельзя мыслить так прямолинейно! «Черная кошка» – дураки незамысловатые, и было их много. Мы столкнулись с другим!
– С чем же?
– Во-первых, с одиночкой, во-вторых, с явлением, которого в Стране Советов
Введенская, потирая лоб, спросила:
– Хорошо, что же вы предлагаете? Оставить все как есть, пока сам не попадется? Эти теоретические выкладки, они порядком надоели.
Желчный медик, наконец получив желаемую реакцию, откинулся на спинку стула, сплел пальцы.
– Надоели – а придется слушать и мыслить. Или просто патрулировать, пока сам не попадется. Только пусть рядовой состав и общественность патрулирует, а вы думайте. Диктум сапиенти сат [10] , так, кажется? Только одновременно!
10
Для умного сказано достаточно (лат.).
– Почему?
– Потому что он может совершить еще одну глупейшую оплошность наподобие утраты удавки. Чем умнее, предусмотрительнее мерзавец, тем больше вероятность того, что он погорит на глупости и случайностях. Так часто бывает, учит нас криминология.
Симак продолжал, все более увлекаясь, взывая к теням ученых светил, а Катя обмякла.
Она ужасно устала, в глаза точно песка насыпали, спина болела, и единственное, чего хотелось, – упасть и поспать хотя бы пару часов. Симак сжалился:
– …Ну а теперь на боковую. – И принялся составлять стулья в ряд.
Но Введенская на этот раз приказала с твердостью:
– Валите на диван.
– Чего это?
– Стулья мои.
– Совсем за старика меня держишь?
– Нет. Мне для спины полезно.
– Как знаешь. – Медик, оставив благородство, аккуратно разулся, разоблачился, насколько позволяла компания, то есть пристроив на вешалку пиджак и жилетку. Улегся на диван, закинув ноги на валик.
Катерина, понятно, раздеваться не стала, а просто пристроилась на составленные стулья.
Ей казалось, что она отключится тотчас, как примет горизонтальное положение, но сна не было ни в одном глазу. И не потому, что стулья были разные – один был очень даже приличный, мягкий, c пружинной спинкой и сиденьем, с благородной, хотя и выцветшей обивкой. Для всех, кто оставался в кабинете до утра, он назначался ее величеством подушкой. Почетных гостей из других волостей укладывали тоже на него. Но мягкая «подушка» не умиротворяла.
Голову распирало от мыслей.
Еще одна жертва, обобранная, растрепанная девочка без глаз, с разрезанным ртом, покалеченными пальцами. В той же позе. И цикорий – он же, для неграмотных, василек – он наверняка где-то был, или на месте преступления, или на теле. Просто не увидели, возможно, затоптали, выкинули, не придали значения.
Симак сказал: вторая.
В этом всезнайка ошибся, пусть не по своей вине. Ему неоткуда было знать, что не вторая, а уже третья жертва, в том же квадрате, в окрестностях Чертова пруда. И почерк тот же: без посягательств полового характера, никаких следов биологических жидкостей, но с раздеванием. Уродование. Распущенные волосы. Синие цветы. Удушение различными способами. Удары однотипным оружием, в одну и ту же область.
А в чем прав Симак – так это в том, что столкнулись с новым и непонятным.