Не время умирать
Шрифт:
Тогда поцелуй при чем? Это что же, на прощание?!
Так он мучился невесть сколько, опомнился, лишь глянув на небо – мать честная, это сколько ж времени? Почти стемнело. Что ж, пора идти, завтра на работу. Парень побрел восвояси, едва волоча ноги… снова один-одинешенек! Шевелилось и беспокойство: в такое время, когда темнело, он никогда ее одну по парку не отпускал, всегда провожал. Причем не по кратчайшему пути – просто перевалить через железнодорожные пути, и там рукой подать до первых жилых домов. Обычно они, не торопясь, присаживаясь на встречающиеся скамейки, обходили по дуге Чертов пруд,
Потом постепенно тропинка расширялась, вливалась ручейком в более оживленные дорожки, они выходили на просеки – и так до проезжей улицы. Вот там-то Любушка переходила через мост над железнодорожными путями, поворачивалась, чтобы помахать ладошкой, и убегала.
Можно было и ему отправиться напрямик, через пути, но парень решил пройти по их с Любой тропинке. И, сделав порядочно метров по уединенной просеке, над которой сводом сходились зеленые ветви, вдруг почуял смутное беспокойство. Он почему-то твердо решил, что она его ждет, а он тащится как телепень.
Парень все прибавлял ходу и вдруг увидел возле лавочки что-то белое, лежащее прямо в траве. Он подбежал, кинулся на колени, почему-то не сразу обратил внимание на то, что она без платья. Понял это лишь тогда, когда прикоснулся к голому плечу, ледяному, покрытому то ли росой, то ли испариной. Она лежала на спине, ноги согнуты в коленях. Распались веером по траве распущенные волосы, на которых синели – ну надо же! – два таких же василька, которые парень продолжал сжимать в руках. Голова неестественно запрокинута, шея вытянута. Две красные глубокие ямы зияли вместо лучистых синих глаз, кровавая рана – вместо маленького рта.
…Машина «Скорой помощи», которая возвращалась с выезда в одну из больниц, подобрала их – невменяемого парнишку, который тащил на руках мертвую изуродованную девочку. Немалых трудов стоило отобрать у него тело. Отдал и успокоился лишь тогда, когда догадливая фельдшер пообещала, что все «васильки» оставят ей.
– Это цикорий, – зачем-то поправила медсестра, но он не возражал:
– Хорошо. Все четыре?
– Все-все, – заверила врач, вкалывая на всякий случай ему успокоительное. Экипаж «Скорой» состоял из двух женщин плюс санитар за рулем, человек в возрасте, а паренек крепкий. Если начнет буйствовать, не сладят. Лекарство начало действовать, он одобрил, заметно обмякая:
– Это хорошо… на могилки же всегда четное кладут, да?
– Четное, четное, – заверила врач.
Сообща женщины уложили обоих на носилки, прикрыли одной простыней, больше чистых не было.
Некоторое время проехали молча, потом медсестра спросила:
– Неужели же он?
– Кто знает? – отозвалась фельдшер. – Разберутся. – И попросила санитара: – Остановите у телефонной будки.
К тому времени, когда они прибыли в больницу, их уже ожидала опергруппа с Петровки.
…Настоящий убийца был уже далеко. Чужая обувь, на несколько размеров больше, сбила-таки одну ногу, но он все равно двигался бодро и уверенно.
Маршруты отхода давно и тщательно отработаны,
Только что с этим футляром делать? Он уже осмотрел и оценил: в нем пустячная маленькая скрипка, да еще и с инвентарным номером. Такую не снесешь на толкучку, перекупщики не рискнут взять.
Бросить, что ли? Но душонка восставала против подобного «варварства». Хотя все равно придется – и от скрипки, и от тряпичных трофеев избавиться.
Поджечь все к дьяволу?
Продавать тряпки он не станет, хотя на них и следа никакого нет, но он горд. Он и «сувениры», прихваченные у подруг, продавал с огромным трудом только ради тренировки, пробы. Он горд, и эту черту надо как-то изживать. Но ведь эти клуши на базаре, они смотрят так унизительно, сочувствующе – это на него-то, ха! Будь они помоложе, попадись на узенькой дорожке…
Есть и более серьезный резон: таскаться с узлами-вещами рискованно. Не ровен час, остановят для проверки или случайный прохожий увидит, заподозрит неладное.
«Ладно, по ходу дела решу». Размышляя о том, как быть дальше, он не забывал тщательно путать следы, точь-в-точь как писали в книжках. Кружил зайцем, делая петли, то и дело брызгал по ходу следа припасенным керосином, нарочито шлепал по лужам, болотцам. И вот, проделав порядочно километров, он добрался до своей потайной берлоги.
Это был дзот. Изучая местность, он как-то случайно набрел на него, облюбовал как склад и место отдыха. И очень удачно получилось! Дотов в округе было много, все уже были обнаружены и загажены, а этот дзот был чист, цел и укрыт отменно – потому его никто и не отыскал до сей поры.
Через осевшие остатки окопа он прошел ко входу, нагнув голову, пробрался через крошечную «прихожую», замешкался на пороге – две ступеньки вниз вели в камеру с амбразурой. В ней был свежо, ведь сохранившийся воздуховод для отвода пороховых газов он лично вычищал. Тут же, по стенам, развешаны и трофеи, каждые на своей вешалке, сгруппированные по своим бывшим хозяйкам.
Улыбаясь, он с наслаждением втянул воздух – и тотчас насторожился. Что-то было не так, лишнее. Зря все-таки амбразуру заделал, куда светлее было. Он чиркнул спичкой, сделал шаг вниз, второй – и тут неожиданно нога его провалилась во что-то упругое. Огромная черная туша, утробно взревев, выросла под потолок и ринулась на него!
Оглушительно заверещав, он бросился наутек.
…Опомнился уже у самой железной дороги. От бешеного бега сердце выпрыгивало, ватные ноги подгибались, стертые пятки гудели, голова раскалывалась, болело натруженное ором горло.