Не вся la vie

Трауб Маша

Я пришла в салон и увидела хозяйку. Она была рыженькая. Ей очень шло.

– А у нас теперь Гарик, – сказала она.

– Редкое имя.

– Да, легко запомнить.

Гарик сделал из меня шатенку и отстриг мои косы, которые очень нравились Арику.

– Рыба моя, ты прямо русалка, – восхищался Арик.

– Сейчас освежим, а то прям русалка престарелая, – сказал брутальный в отличие от Арика Гарик.

– Моника Белуччи – ну копия, – размахивал надо мной руками Арик.

– Так, Жасмин нам не нужна, – прокомментировал Гарик.

В ГИБДД я шла уже шатенкой с короткой

драной стрижкой. Я себе очень нравилась. Гарик и хозяйка салона сказали, что мне можно дать восемнадцать, ну максимум двадцать пять. А Петр сказал – тридцать семь.

Я пообижалась немного, но потом решила, что у физиков-банкиров свое летосчисление.

Мы приехали во дворик отделения ГИБДД за десять минут до окончания перерыва. Нашли нашего пенсионера.

– Ну, как тут? – спросил Петр.

Пенсионер пожал плечами. Мол, сам видишь. Стоим.

– Склеил? – спросил пенсионер меня.

– Нет, что вы, мы только кофе пили, – сказала я.

– Понятно, склеил, – кивнул пенсионер.

К окошку мы прорывались как близкие родственники.

– Подержи мои документы, – сказал Петр. – Ой, забыл справку в машине, держи пиджак, я сейчас.

Я послушно держала пиджак и документы.

Рядом стояла милая девушка, которая все время роняла свидетельство о браке. Она меняла права из-за смены фамилии.

– Господи, – не выдержал дачник, – ну мы-то понятно, а тебе оно зачем, толкаться? Жила бы спокойно.

Девушка молча показала ему свидетельство. Как часто бывает с девушками, ей не захотелось быть Сторублевой, а захотелось стать Альфредо-Кадара. Или наоборот – Кадара-Альфредо. При том, что муж, носитель такой фамилии, был гражданином РФ, как я успела вычитать в ее свидетельстве.

В результате к окошку я протиснулась первая на правах женщины. Петр – за мной, как кавалер. А наш дачник, сохранивший нам очередь, попал под технический перерыв, когда порцию собранных документов относили вниз – для оформления.

Мы сидели у окошечек выдачи. Петр дал мне визитку.

– Может, пригодится, – сказал он.

– Спасибо. Запиши мой телефон.

Петр записал.

Пенсионера я нашла в очереди к фотографу.

– Спасибо вам, до свидания, – сказала я.

– Удачи, дочка. Осторожнее на дорогах. Этому, который тебя склеил, привет.

– Передам.

Дома я показала визитку мужу.

– Смотри, у меня теперь есть знакомый банкир, – сказала я.

– Ну, допустим, не банкир, а всего лишь директор департамента, – прочитал муж на визитке регалии моего знакомого.

– А это не банкир? – уточнила я.

– Нет, Машечка, это директор департамента. У них там мой знакомый работает. Кстати, – продолжал муж, – начальник твоего банкира.

– А твой знакомый – банкир?

– Господи, ты хоть знаешь, кто у нас президент?

– Знаю.

– А премьер?

– Знала, но забыла. А оно мне надо?

Райкин дом. Драма за забором

С новыми правами мы с мужем повезли Васю на дачу к бабушке. Показать, так сказать, эволюцию ребенка, произошедшую с ним за две недели бурной жизни в спортлагере и еще две недели ничегонеделания в Турции. Заодно и себя показать.

Мама всегда замечает, что я бледная, с кругами под глазами, дерганая и голодная.

Мне было чем гордиться. Вася на зов «обедать» или «ужинать» откликался с первого раза – бежал к столу, прихватив по дороге из ящика ложку. Это у него остаточное лагерное явление – вдруг ложки не хватит? А раньше как было? «Вася, иди обедать. Вася, остывает. Вася, я опять подогревать не буду. Вася, я к кому обращаюсь? Вася, ты вообще меня слышишь?»

При этом он такой лидер в душе. Иногда в ущерб собственным интересам. Вот папа первый съел суп. Просто потому, что раньше сел за стол. Вася приходит на кухню, видит, что папа ест второе, обижается и уходит со словами: «Я тогда вообще есть не буду». Это он в меня. В нашей семье – культ еды. Главное – всех накормить, втолкнуть еду, если не хотят, а потом считать, что ты замечательная мать, жена и хозяйка. Я, когда маленькая была, тоже такие показательные голодовки устраивала.

– Не буду есть, – говорила я маме.

– Не ешь, – отвечала она мне. Но я-то знала, что через полчаса мама начнет ходить вокруг меня кругами: «Машенька, иди поешь, Машенька, там пышечки свежие». Я дожидалась, когда мама позовет меня три раза, и выходила гордая и обиженная.

Моя мама рассказывала, что однажды я ее сильно напугала. Мне было года три-четыре. Несколько дней я почти ничего не ела и плакала. Видимо, от голода. Мама ставила передо мной тарелку с супом, второе, компотик и что-нибудь на сладкое. А я сидела и роняла в суп слезы. Мама мучилась и ломала голову – что с ребенком?

– Машенька, тебе не нравится супчик? Хочешь, другой сварю? – спрашивала она.

Я мотала головой – «нет».

– А почему ты не ешь? – Мама сама была готова заплакать.

– Не могу.

– Оставь ее, проголодается – поест, – говорила маме подруга тетя Света.

– Может, у нее с желудком что-то? – Мама с ужасом смотрела на мой живот.

– У нее не с желудком, а с головой, – сердилась тетя Света.

Мама испробовала все способы. Собирала всех моих детсадовских друзей, думая, что я поем за компанию. Все ели – я нет. Единственное место, где я соглашалась поесть, – был дом тети Светы. У тети Светы была дочка, Наташка, – мы ходили в одну группу. Тетя Света – медсестра в поликлинике – готовить не любила. Точнее, не могла – денег не было. Варила пустые щи на два дня и убегала на дежурство. Кроме щей, был хлеб. Так вот у тети Светы я ела эти щи.

– Почему она ест твою бурду? – спрашивала мама у тети Светы.

– А кто ее знает? Зажралась, – беззлобно отвечала тетя Света.

– Может, у нее все-таки что-то с желудком?

– Да нет у нее ничего, это я тебе как врач говорю.

– Ты не врач, а медсестра.

Мама пошла на хитрость – передавала тете Свете кусок мяса. Чтобы щи не на воде были, а хотя бы на бульоне.

Но врача мама все-таки вызвала, независимого эксперта по знакомству. Врач сказал, что девочка здорова. Поставил диагноз – педагогическая запущенность. Нужно быть строже и не идти на поводу у ребенка. Ребенок все понимает и щупает, где край. А у меня края нет. Но мама врачу не поверила и позвонила бабушке.