Не выпускайте чудовищ из шкафа
Шрифт:
А тьма опять подбиралась ласковым зверем. И… и в этом героизме смысла нет. Никакого. Даже если Бекшеев спустится, то… что он сделает?
Он не воин.
И близко.
Он… кабинетная крыса, которой вздумалось побегать на воле. И что из этого получилось? В том и дело, что ничего хорошего.
Бекшеев нащупал ногой деревяшку и замер. Показалось, та обломится сейчас… яма широкая, клеть ходила… почему не поломала? Или специально оставили запасной ход? На всякий случай?
Следующая.
И еще
Ниже.
Во тьму.
И шаг. И снова. Что-то шелестит, сверху сыплется каменная крошка. А ведь распорки и крепы, которые ставили в шахты, стары. И если сломаются, то и вся порода осядет.
Похоронит.
Своей смертью…
Ниже.
И еще.
В какой-то момент волнение отступает, остается лишь цель – добраться. И у него получается.
– Знаешь, я в детстве мечтал клад найти, - Сапожник внизу оглядывается.
А здесь то ли насыщенность породы альбитом выше, то ли сил у самого Бекшеева больше, но картинка становится четкой.
Пол этого уровня идет под уклон.
Второй.
Всего четыре. И им нужно на четвертый. Теперь Бекшеев это знал точно.
– Идем.
Следующий спуск дался легче, хотя бы потому, что был короче, да и стенки колодца оборудовали не палками, но железными скобами.
Как и на третьем. Там и остатков клети не было, висела огромная корзина для подъема породы, правда, уже без дна.
– Жарко тут, - Сапожник вытер пот со лба. – Прямо… как в бане.
И дышать нечем. Пыль моментально облепливает мокрую одежду, и кожу, забивается в поры, отчего лицо зудит.
– Ниже… надо ниже.
На карте уровня четыре.
И в последнем уклон ощущает особо четко. Пол здесь неровный, да еще и с перепадами. Но направление Бекшеев ловит.
Держит.
И идет, почти не хромая. Боль в ноге ушла. Холод тоже отступил. Наоборот, ему становится жарко причем настолько, что Бекшеев на ходу скинул мокрую одежду, оставшись в одной рубашке.
Не только он.
– Здесь что-то не то, - Сапожник останавливается первым. Его лицо покрыто крупными каплями пота, который ко всему слабо светится.
Как и стены.
Это… это странно. Да.
– Я как будто… - Сапожник закрывает глаза. Он стоит, упираясь руками в колени, согнувшись, и дышит тяжко, с присвистом. – Как будто… кровь закипит. Такое бывает… если стимулятор… принять.
Пыль.
Красная пыль в сумеречном зрении красной не выглядела. Она переливалась всеми оттенками перламутра, и от этого мутило.
– Надо… сейчас, - Сапожник затряс головой. – Что за дрянь? Ты чувствуешь?
Прилив сил.
Пожалуй.
И еще головная
А еще он понимает.
Да! Он никогда прежде не понимал все так ясно.
– Карты, - он, кажется, кричит, потому что собственный голос пробуждает к жизни эхо. И то отвечает из темноты:
– Ты, ты, ты…
– Этот коридор… нужен. Его начали прокладывать, только наметили… пробные бурения были. Уровень четыре, дробь три. А три дробь четыре – третья шахта, четвертый уровень. И так, и этак можно.
И рассмеялся.
А Сапожник покачал головой.
– Тут… какая-то пакость.
– Пыль. Альбитовая. Здесь, - Бекшеев махнул руками. – Много-много пыли… много-много альбитовой пыли и силы… он накапливает энергию. Природный материал… в некоторых условиях. Накапливает. Понимаешь?
Собственный язык казался медленным, куда медленнее мыслей.
Все понятно.
Жила была.
Ушла вниз, согласно отчетам. И процент выхода в породе упал ниже окупаемого минимума. Это было в документах, которые Сомов передал. Про процент. И про выход.
Планы.
А в тех бумажках, что нарисовала Отуля, было другое.
Четыре, мать его, дробь три.
Три дробь четыре.
Совпадение.
Дышать. Избыток силы действует как природный стимулятор, но это небезопасно. И в подтверждение тому опять лопаются сосуды в носу. Кровь падает на камни, и те отзываются яркими огоньками.
Надо…
Надо вдох. Выдох. И контроль. Снова контроль. Сейчас не время срываться в окно, когда все и без него ясно. Разогнуться. Сделать шаг. Тело кажется обманчиво легким, поэтому нуждается в особом контроле.
Тряпка.
Бекшеев сдирает рубашку и, разодрав пополам, протягивает часть Сапожнику.
– Лицо обмотай.
– Зачем? – у него улыбка совершенно безумная. – Хорошо же!
– Это… иллюзия, - говорить снова тяжело, потому что мысли куда быстрее языка. И язык спешит, заплетается, а слова выходят скомканными. Непонятными. – Опасная. Может спровоцировать выброс. И будешь пустым.
– Я и так пустой. Был.
– Накрой. Если хочешь кого-то спасти.
Если есть, кого спасать.
Это же… неразумно, да. Аналитиков учат пользоваться разумом. Он – инструмент. Самый совершенный из тех, которыми обладает человек. А Бекшеев добровольно отказывается от дара.
От дара, который здесь может раскрыться с прежней силой.
Или с большей.
В насыщенной породе.
В лабораториях ведь создавали искусственные камеры, облицованные альбитом. И распыляли в воздухе альбитовую пыль. Накачивали силой. Раскачивали тех, кто обладал даром.
Усиливали.
Меняли.