Не жди, когда уснут боги
Шрифт:
— Есть любопытная притча, — сказал Виктор задумчиво, словно о каком-то народном средстве против сердечных болезней. — Приходят к богу двое и говорят: «Тобой нам отмерена короткая жизнь, но еще короче оказалась любовь. Мы прожили вместе всего пять лет, и уже пустота в наших душах, исчезло влечение друг к другу. У нас разные характеры, привычки, склонности, напрасно ты вначале зажег любовь меж нами. Сами бы мы никогда не допустили такой оплошности. А теперь потрачены годы… Как же все нелепо…» Бог был в хорошем расположении духа, он сказал: «Пусть будет по-вашему, дети мои. Хотя любовные дела я давным-давно передал на самообслуживание.
Помолчали, выпили, помолчали еще. Григорий продолжал в упор рассматривать Алексея, будто пытался в нем что-то найти, но не находил.
— А ты с Аленкой говорил обо всем этом?
— Нет еще.
— Почему?
— Перестань допрашивать, — разозлился Алексей. — Когда надо будет, поговорим. Хоть она и сестра тебе, но живет все-таки со мной. — Он тут же остыл и прибавил уже просительно: — Подсказали бы лучше, как дальше-то быть. Впервые я в таком тупике. Вам-то, старым друзьям, можно открыться. Что делать? Неужели расходиться?
Григорий и Виктор рассмеялись, невесело, правда, но рассмеялись. Оба были холостяками; что могли они посоветовать женатому человеку?
Григорий поднялся.
— Своей притчей Виктор подкрепил тебя с одной стороны, а я с другой: если боишься, что тебя покинут, найди в себе силы уйти первым.
Они направились к выходу. Вслед им во всю мощь ударил оркестр.
2
Григорий уже несколько дней намеревался попасть к директору завода. Но тот пропадал то на бюро горкома, то в министерстве, то на коллегии в «Киргизсельхозтехнике», то еще где-нибудь, и его секретарша, добрая и тихая Мария Николаевна, только разводила руками и улыбалась.
Но было у Симонова железное правило, которому он не изменял даже в пору самых крутых запарок: перед началом работы, до того, как начнут одолевать телефонные звонки, просьбы, жалобы, советы и разгоны, пройтись по заводу, самому увидеть, убедиться, понять, почему в одном цехе все идет ладно, а в другом намечается срыв. Конечно, не одни лишь производственные дела вовлекали директора в этот часовой или полуторачасовой «марафон» по заводу. Хоть коротко, но зато непосредственно на рабочем месте, где определяется истинная ценность каждого человека, он мог узнавать людей, вникать в их заботы, ибо здесь, а не в директорском кабинете, они чувствовали себя хозяевами положения, легче открывали свою душу.
Эта привычка директора была известна Григорию. Как, впрочем, и всякому, кто уже не новичок на заводе. И когда откладывать встречу стало невмоготу, он решил приехать пораньше, дождаться Симонова у проходной и следовать за ним по пятам до тех
Миновав проходную, Григорий остановился, прикидывая, как скоротать время. Подпер плечом стену, развернул газету.
— Кого ждешь, Панкратов? — спросил, зевая, вахтер.
— Директора.
— А зачем он тебе?
— Нужен.
— Всем нужен, а тебе-то зачем? — вахтер скучал, ему хотелось поговорить.
Григорий приблизился вплотную к вахтеру, подозрительно огляделся, зашептал:
— Поручение к нему, дядя Федя, имею. Совершенно секретное. От органов.
Сонливость с дяди Феди как рукой сняло. Он мгновенно вытянулся в струнку, сквозь рыжеватую щетину на скулах проступил молодцеватый румянец.
— А-a!.. Ты вот что, Панкратов, поспешай в инструментальный. Туда директор отправился, туда.
— Давно?
— Минут пятнадцать назад.
— Что ж вы молчали?
— Так не знал же я, что у тебя такое сурьезное дело, — виновато сказал вахтер.
С директором Григорий столкнулся лицом к лицу в дверях инструментального. Едва не шибанул его, до того торопился. Высокий, сухощавый, с цепким, прицеливающимся взглядом, Симонов слегка посторонился, пропуская Григория. Его некогда темно-русые волосы посерели от наступающей со всех сторон седины, прическу он носил короткую, шагал легко, стремительно.
Григорий замешкался: теперь-то в цех идти ему было незачем. Глянул снизу на директора, выпалил:
— А я ведь вас разыскиваю, Валерий Павлович. В кабинет к вам не пробьешься, так вот я решил хоть на ходу…
— Решил, значит? — Кожа у глаз побежала морщинками, но самой улыбки не уловить… — Что-нибудь срочное? Ну, хорошо, пойдем, потолкуем.
Они шли по аллее, оба по-спортивному подтянутые, шли в сторону заводоуправления, и Григорий знал, что в его распоряжении всего несколько минут.
— Опыта у меня маловато, Валерий Павлович, — начал он без обиняков. — Надо бы съездить на другой завод, который сродни нашему, в Свердловск хотя бы, посмотреть, поднабраться ума-разума. Я говорил об этом начальнику цеха. Но он только посмеивается: твоего, дескать, опыта по уши хватит — столько лет слесарем, бригадиром проработал, нынче техникум за плечами — разве мал багаж для нормировщика? Но ведь я на одном месте топчусь! Знаю только то, что сам знаю.
— Ясно, — сказал директор, посмотрел с любопытством в глаза Григорию, поинтересовался: — А ко мне почему обратился? Или уверен, что поддержу?
— Конечно! — воскликнул Григорий. — Если не вы, то кто же?
— Ну, ну…
— Валерий Павлович, — с горячностью заговорил Григорий, — вы же понимаете, насколько важно каждому быть осведомленнейшим в своем деле человеком, человеком, знающим буквально все, что связано с его работой. Вам сверху это особенно видно.
— Сверху, значит? — И опять быстрая, едва уловимая улыбка.
Не думал Григорий, что пройдет совсем немного времени и то, о чем он сейчас так пылко говорит, вступит в противоречие с его собственными устремлениями и поступками, с теми убеждениями, которые уже теперь зреют в голове и, в конце концов, лягут в основу его жизненной позиции.