Не жди моих слез
Шрифт:
Взять и сказать: а у нас с тобой все в прошлом. Эх ты, потерять так быстро. А ведь хотел, чтобы длилось бесконечно.
— Снова ты пропадаешь. А как твои дела?
— Нормально.
Вот уж не скажу, что долго не могла прийти в себя после твоего… предательства? малодушия? мудрой жестокости? Нет у меня определения тому поступку, после которого все встало, как ты только что выразился, на свои места. Как нет и упреков. Нет и… Неужели в самом деле нет?
— Вышло что-нибудь новое?
— Да, совсем недавно. Но это уже в прошлом.
— Понятно.
— Так, кое-что для собственного удовольствия. В ящик стола.
— Ты можешь себе это позволить.
То ли комплимент моему таланту, то ли упрек в обеспеченности. Думаю — фифти-фифти. Золотая середина. То, чего никогда не было в наших отношениях.
— Я все могу себе позволить. Все, что хочу.
«Тебе можно все, все», — слышу твой шепот. И делаю над собой усилие, чтобы вернуться к реальности. Путешествия во времени не для слабонервных.
Молчание. Чувствую, какое между нами огромное расстояние: на проводе далекий — космический — гул.
Во время той болезни, на пределе отчаяния, я спросила у той самой подруги: «Как ты думаешь, может, сделать над собой усилие и поставить точку? То есть позвонить и сказать: прощай, между нами все кончено, спасибо за прошлое. Или что-то в этом духе». — «Глупышка, — сказала она, — романы кончаются сами собой. Без всяких точек. Точки ставят на бумаге. Не будь старомодной. Тем более в жизни всякое случается». Я, кажется, начинаю понимать, что имела в виду Виктория, когда говорила, что «в жизни всякое случается».
— Послушай, может, нам пригласить твою Викторию? Я с ней, правда, незнаком, но ведь ты говорила, что она вроде бы критик?
— Пригласи. Я дам тебе ее телефон.
— Да нет, это, пожалуй, не совсем удобно. Хотя, впрочем, давай…
Знаю, ты не умеешь устраивать свои дела. Но иной раз так суетишься, словно вопрос идет о жизни или смерти. Я тебя могу понять — тоже когда-то суетилась. Пока не поняла, что на самом деле мне не жарко и не холодно от моих успехов и неудач. Но одно дело я, у которой всегда на первом месте были какие-то глупости, а другое…
Теперь я молчу очень долго — испытываю тебя, себя, телефонное время. Наконец не выдерживаю.
— Ты из дома?
— Нет, из театра.
— И вокруг тебя люди?
Это не без малюсенькой подковырки — на людях ты всегда был со мной сух и официален.
— Нет, я в комнате один.
Единственное слово — и Нева обратится вспять. Тем более что я, во имя собственного спасения, не помню зла. Мое прошлое должно иметь привкус сладкой грусти, а не змеиной горечи. Это — закон моего существования в окружающей среде. Но если я скажу это слово, а оно повиснет в воздухе? Догадываюсь, то же самое прокручиваешь в голове и ты. «Смиряй свою гордыню. От гордости все беды. Гордость и любовь — несовместимы»… Увы, не все прописные истины истинны. Что было плохо вчера, оказывается, хорошо сегодня. Так смирить
Сейчас молчание между нами совсем такое, как два года назад, когда мы прислушивались к дыханию друг друга.
— …Скажи что-нибудь хорошее.
— Я хорошая. И ты хороший. И вдвоем нам — хорошо.
— И только? А разве ты меня?..
— Представь себе — нет. Всю душу обшарила, но не нашла в ней ничего похожего на… сам понимаешь, что. Там сидишь ты на большом, с кованой крышкой, сундуке, стучишь по нему копытами, которые безуспешно пытаешься обуть в белые туфли с…
— На самом деле я их давно снял, сейчас расстегиваю рубашку и здесь, прямо на сундуке, тебя… У меня кончаются монеты. Ты на самом деле по мне скучаешь?..
— Что? Ничего не слышно! Але! Але!!!
Господи, неужели я все-таки запуталась в правилах согласования времен?
— Я сказала, что скучаю по хорошей погоде. У нас тут дождик. Мокрый серый дождик…
Два года назад лило как из преисподней. Ты промокал в своих летних башмаках, я согревала ладонями твои ступни. Осень стояла такая желтая, что больно было смотреть по сторонам. И дождик был желтый. Совсем не мокрый желтый дождик…
— Расскажу тебе, как пройдет премьера.
— Расскажешь.
— Пока, да?
— Пока, пока. Желаю удачи. С Богом.
Вешаю трубку вперед тебя, чтобы не испортить свое впечатление от собственной независимости. Не больно. Не грустно. Хуже — пусто…
— У меня слов нет. Ну ты и шизуля, — говорит вечером младшая подруга, которой я бесстрастно и без утайки (чего раньше никогда не было, раньше — клещами тащи) пересказываю разговор. — Потрясающий мужик. Приучен к легким победам. Бабы землю под ним лижут. А тут как будто ролями поменялись.
— Ошибаешься, никто ролями не менялся, — слабо возражаю я.
— Молчи. Сама все видела.
— И что же ты видела?
— То, что ты не умеешь пользоваться преимуществом своих чар.
Подруга энергично ввинчивает в горшок с плющом сигарету и тут же зажигает новую. Она нервничает больше чем я, настоящая психопатка.
— А для чего мне?
— Как для чего? Да хотя бы для самоуспокоения. Зачем разбрасываться такими мужиками? Вдруг пригодится?
— Но я ведь ничем его не обидела. Думаешь, он мне на самом деле может пригодиться?
— Ну, знаешь… Сказала бы я, да слов не хватает. А если больше не позвонит и вообще…
— Что вообще?
— Вычеркнет из жизни.
Пожимаю плечами. Хотя знаю — не вычеркнет. Не вычеркнет.
— А если вдруг столкнешься с ним где-нибудь нос к носу? Ну, в Большом театре, Большом зале?..
— Я там давным-давно не была. Он, надеюсь, тоже.
— Боитесь друг друга?
Может, и боимся. Чего? Неужели того, что все может начаться сначала?
— Я не боюсь. А ему некогда. Дела сердечные не должны мешать казенным.
— Так я и поверила, что он променяет тебя…