(не)жена для бандита
Шрифт:
Мои руки давно в крови. Мое сознание давно потеряло четкий ориентир, деление на черное и белое. И я всегда знал, куда и зачем я иду. Однако прямо сейчас, в этот самый день осознал вдруг, что никогда не давал шанса самому себе, не прислушивался к своим желаниям…
Подъезжаю к дому, нетерпеливо отстукиваю траурный марш по оплетке руля, ожидая, когда мне откроют ворота. Тут же загоняю тачку в гараж и пересаживаюсь в другую машину. Открываю свой секретный ход и выгоняю машину из двери, чтобы никто не мог сообщить, что сегодня ночью
Потому что меня отчаянно несет совершенно в другой дом, к человеку, возле которого хочу оказаться так сильно, что сводит скулы.
Пошли вторые сутки, как мы расстались, и сейчас я точно знаю, чего мне хочется больше всего: я хочу утонуть в ней, рассыпаться на куски и снова собраться в одно целое, но уже с этой дерзкой, неугомонной девушкой, которая, черт побери, выжгла все в моем мозгу.
Запутав следы на всякий случай, отдав дань своей паранойе, подгоняю машину к воротам дома. Сигналю. Даю знак охраннику, что приехали свои и въезжаю внутрь.
Открываю дверь в дом и проваливаюсь в его сонную тишину. Вокруг темно и тихо, будто бы никого в доме и нет. На столике у входа — единственном месте для связи с внешним миром для Наташи — бардак. Вещи, пакеты, свалены вперемешку, и я недовольно хмурюсь: она, видимо, решила поиграть в обиженную, независимую женщину, причем делает это совершенно не своевременно!
С желанием все высказать ей, решением быть твердым и настойчивым, поднимаюсь по лестнице в ее комнату, приоткрываю дверь.
Девушка лежит на кровати. Не включая свет, сажусь на мягкий матрас, чувствуя, как он проваливается под моим телом, и поворачиваюсь к ней. провожу пальцем по контуру лица, по линии губ, и понимаю по нервному дыханию, что ей снится тяжелый, мрачный сон.
Я ложусь в одежде прямо напротив нее и наблюдаю за ней, смотрю, но сам в это время думаю о чем-то другом отстранённом, вечном и безвременном. Вспоминаю о своей сестре, которая умерла на больничной койке в тот день, когда я сбежал из детского дома. Она была также беззащитна, также испуганна, также открыта, как сейчас Наташа. Возможно, ей снились такие же сны, она мне говорила, когда приходила проведать в детский дом во время родительских дней, что иногда просыпается в темном, безликом туманом лесу, который протягивает к ней свои черные опасные ветви с желанием утащить в ад.
Она была также красива. Красива своей молодостью, своей жизнерадостностью, своей открытостью миру. А какой-то подонок решил присвоить ее невинность себе, несмотря на ее слабость, ее ранимость. Присвоить и отобрать… И теперь она навсегда поселилась в том самом темном лесу с обрывками тумана…
От этих мыслей внутри все сжимается в черный комок. Ненавижу насильников. Ненавижу и караю каждого, кто смеет преступить черту, позволить себе то, чего не хочет партнер. И этот чертов Хан еще должен ответить за то, что хотел сделать тогда, в домике для гостей, положив свои грязные мерзкие лапы
Будто бы почувствовав мое присутствие, она вздыхает, и я уже не могу удержаться — целую ее в лоб, мягко касаюсь губами местечка у виска, уголка глаза, меня всего будто прошибает электрический ток, и все тело содрогается в предвкушении грядущего удовольствия…
Скольжу рукой по волосам, нежно, мягко, двигаюсь ближе и тону в ее запахе, в ее мягкости, мякоти, сладости…
Она приоткрывает рот, губы ее раздвигаются, и я не могу сдержать себя, приникаю к ним, целуя сначала мягко, осторожно, раздвигая языком ее полные губы и уже чуть позже усиливаю напор.
Все теряет смысл и форму, в мире остаемся только я и она…Она…и я…
— Что? — Наташа резко открывает глаза, удивленно глядит и отшатывается.
В первое мгновение я пытаюсь удержать ее, но, когда мои пальцы сильнее вжимаются в ее спину, гармошкой собирая ткань простого платья, вижу, как из глубины ее глаз рвется наружу испуг.
— Ты что себе позволяешь?
Она ударяет меня по руке, и я откидываюсь назад, однако продолжаю держать ее, понимая, что она может все неверно понять после сна.
— Да ты с ума сошел! — она вскакивает, стряхивает мои руки с себя, встает на ноги, нервно поправляет растрепанные волосы. Переступает с ноги на ногу, прикусывает губу. — Да ты с ума сошел!
Тру указательными пальцами виски, которые простреливает резкая головная боль от ее внезапного визга, и встаю, подхожу ближе, свысока смотрю на нее. Девушка хватается за расползающиеся на груди полы платья, проследив за моим диким взглядом, и, дрожа, медленно говорит:
— Не смей! Не смей! Прикасаться ко мне.
Ее испуг, ее злость, ее волнение от того, что она думала, будто я могу воспользоваться ее беспомощностью, туманит разум. В горле пересыхает, а сердце начинает биться о грудную клетку, словно пытаясь вырваться из нее.
Ставлю руки по обе стороны от нее, уперевшись о стену, вдыхаю воздух сквозь зубы.
Она сейчас невероятно похожа на загнанного в капкан зайца — такая же маленькая, дрожащая, нервная.
— Никогда не беру силой то, что могут дать по согласию, — цежу слова ей прямо в ухо, а самого трясет, ужасно трясет от нервов, от осознания того, что добыча ускользнула из рук. Но я никогда не опущусь до применения силы в отношения девчонки. Никогда не стану насильником. Никогда.
Она снова стягивает и сминает ткань платья на груди, смотрит в пол, и явно собирается заплакать от ожидания скорой расправы…Меня это страшно бесит и злит, и сейчас я злюсь на нее, и на себя за то, что так испугал ее, что она даже не находит слов.
— Не имеешь права, я не обязана… — шепчет она и шмыгает носом.
— Черт! — со всей силы отталкиваюсь от стены, ладонь складывается в кулак.
В нем сконцентрирована вся моя сила, вся моя ненависть, вся моя жизненная стойкость.
Черт!