Небеса рассудили иначе
Шрифт:
– Начнет цепляться, просто пошли ее к черту.
– Как-то неловко, – засмеялась я. – Она мой работодатель.
– Зачем тебе работа, у тебя есть я.
И пока я шла в контору, в самом деле думала: «Начнет цепляться, пошлю…»
Агатка с минуту наблюдала за тем, как я, весело насвистывая, устраиваюсь за столом, громко со всеми поздоровавшись.
– Ну и? – хмыкнула она, а я сказала:
– Вчера меня похитили инопланетяне.
– А чего себе не оставили? Вот бы одолжение сделали.
– Сказали, хотят кого-нибудь поголовастей.
– Ну да, с мозгами у тебя не очень…
Тут она
– Хорошая новость, счастье мое. Почтальонша объявилась…
– Меня вызывают на флагманский корабль, – откладывая мобильный в сторону и ни к кому конкретно не обращаясь, сообщила я. – Империя в опасности. – И, не дождавшись реакции от Агатки, сказала: – Сергей Львович звонил, у него есть новости…
Я еще немного подождала, пока Агатка рукой не махнула:
– Изыди… – и, крайне воодушевленная, понеслась прочь сломя голову.
– Письмо пришло вчера, – по дороге в Бережки поведал Берсеньев. – Обратный адрес отсутствует. Кроме этого письма, Смолину адресовано еще два, но с этими вроде все в порядке.
– Почтальонша вчера позвонила?
– Сегодня. Думаю, всю ночь мучилась угрызениями совести…
– Но любовь победила?
– Скорее, маловостребованная сексуальность. Вчера она довольно неумело приглашала меня на свидание, но я делами отговорился. Девушка сообразила: мое влечение к ней напрямую связано с простеньким заданием, и сделала правильный вывод.
– А я зачем еду? – нахмурилась я.
– Как – зачем? Меня спасать. Вдруг не выдержу накала чужих страстей.
– Выдержишь, я в тебя верю.
Берсеньев высадил меня возле кафе.
– Через час начинай названивать.
– Я могла бы в машине подождать.
– А в кафе чем плохо? В машине я буду с прекрасной почтальоншей.
– Что за странная любовь к экстриму?
– Ты здесь гостиницу видишь? – хмыкнул Берсеньев. – Не видишь? И я не вижу. Потому что ее здесь нет. Девушка живет с родителями, знакомиться с ними в мои планы не входит. Везти ее в город – себе дороже, еще до утра останется. Вывод: везем в ближайший лесок, пока подружка подменит ее на работе. Она в курсе нашей любви. Не одобряет, но завидует.
– Сергей Львович, ты – свинья, – заметила я со вздохом.
– Ничего подобного. Я заботливый. Местами даже нежный. Кофе здесь страшная гадость, лучше съешь мороженое, это безопаснее.
Он уехал, а я, проводив взглядом его машину, отправилась в кафе. Свидание растянулось на час с небольшим. Я пила чай с привкусом марганцовки и смотрела в окно, толком не зная, то ли Берсеньеву посочувствовать, то ли, наоборот, позавидовать. Наконец, он появился, то есть появилась машина, и я, торопливо расплатившись и оставив гигантские чаевые, выскочила из кафе. Берсеньев, глядя на себя в зеркало, приглаживал рукой волосы.
– Как все прошло?
– Грешноватенько. Есть женщины в русских селеньях… столько любви и беззаветной преданности. Правда, было немного неудобно, складываться пришлось чуть ли не вполовину.
– Да заткнись ты, наконец, – не выдержала я. – Что с письмом?
– С письмом полный порядок, – удивился Берсеньев. –
Я торопливо извлекла из него лист бумаги, пожелтевший, слегка загнувшийся по краям. Прямо посередине крупным шрифтом напечатано на принтере: «ВОР». Перевернув страницу, я на обратной стороне обнаружила машинописный текст, он начинался с прописной буквы и заканчивался на середине слова.
– Это что такое? – в недоумении пробормотала я.
– У загадочного адресата не нашлось чистой бумаги, и он использовал какую-то макулатуру. Что ж ты недогадливая такая, радость моя, – хмыкнул Берсеньев, взял у меня листок и начал читать вслух: – «Приснилась моя мать, впервые за несколько лет…» – Если он думал, что меня осенит озарение, то напрасно, я слушала, хмурилась, до тех самых пор, пока он не произнес: – «Ах, Лола, Лола, если нам суждено было встретиться вновь…»
– Стой, – буркнула я. – Это же «Прощальная песня» Смолина. Лола – девушка, которую герой выдумал, подменив вымышленной историей любви любовь настоящую. Свою несчастную любовь, так его мучившую.
– Похвальное знание современной литературы, – кивнул Берсеньев.
– И как это все понимать?
– Об этом лучше спросить девушку Надю, теперь уже совсем не юную подружку Чадова, которая вечно болталась с пишущей машинкой.
– Черт… – простонала я. – Ты думаешь…
– Я думаю, она поможет нам разобраться, если мы настойчиво попросим. Отсюда до ее деревеньки совсем ничего, домчу за пятнадцать минут. Лишь бы дамочка на месте оказалась.
На дорогу у нас ушло немногим больше пятнадцати минут, а вот дома Надежду мы не застали. Ее мать к нашему появлению отнеслась настороженно, но Берсеньев даже ее умудрился очаровать. Улыбался так проникновенно и дважды смог рассмешить, после чего мы удостоились приглашения на чай, которое самым вежливым образом отвергли, дабы не создавать неудобства хозяйке. По ее словам, Надежда сейчас в конторе, вернется домой не раньше шести.
Мы сочли это удачей, в присутствии грозной мамаши разговор вести куда затруднительней. И направились в контору. Одновременно с нами к крыльцу административного здания подкатил расхристанный «газик», из которого и появилась Надежда. За рулем была она сама, и это как-то не вязалось с образом женщины, которая безропотно плывет по течению.
Я окликнула ее, женщина остановилась и с хмурым видом подождала, когда мы подойдем ближе. Она была в куртке нараспашку, резиновых сапогах и мужской кепке. Выглядела Надежда весьма решительно.
– Опять вы, – буркнула недовольно.
– Надо поговорить, – отрезал Берсеньев, все его обаяние мгновенно испарилось, Надежда взглянула испуганно, а он добавил: – Желательно сейчас.
Он достал из кармана конверт и показал ей, не выпуская из рук.
– Что это? – спросила она, в глазах откровенная паника, да и голос звучал напряженно.
– Вот об этом мы и хотели поговорить.
– Я сейчас.
Она направилась в контору, Берсеньев шепнул мне:
– Стой здесь, – и пошел в обход здания, должно быть, решив, что Надежда попытается сбежать.