Небесная тропа
Шрифт:
— Слушай, ты… — начал было Тимош.
— Ваш дед плохо кончил, — осадил его штабс-капитан. — Не уподобляйтесь ему.
Тимошевич бессмысленно хлопнул глазами.
— Откуда… — начал он.
Тут телефонный аппарат наконец разразился истерическими трелями. Белкин сорвал трубку. Несколько секунд он внимательно слушал, потом рявкнул:
— Все домой! Танчо вернулась!
Непрошеные гости тут же сняли осаду и кинулись к выходу, не потрудившись принести извинения. Уже на пороге штабс-капитан их остановил:
— Извольте трость вернуть.
— Ах, трость, — засуетился Белкин. — Да,
— Я волнуюсь за ЭРика. — Ольга Михайловна оглянулась, будто опасалась, что их подслушивают. — Белоголовый, тот, что был ночью здесь, он сказал, что… что убил его.
— Это, Ольга Михайловна, чистейшее вранье!
— Я так и думала. Ни на секунду ему не поверила. Ни на секунду…
Штабс-капитан одобрительно кивнул и принялся откручивать массивный резной набалдашник трости. К изумлению Ольги Михайловны, из полос деревянной трубки вдруг высунулось стальное жало клинка. Когда-то длинная шпага теперь была обломана на треть. Крутицкий провел пальцем по лезвие, пробуя, хорошо ли оно отточено, и вновь спрятал шпагу в трость.
— Это заговоренный клинок. Только им ЭРик может уб… защититься от Фарна. Где мне найти вашего сына?
— Не знаю, — развела руками Ольга Михайловна.
— Не знаете… — повторил штабс-капитан. — Что же делать? Я должен передать ему клинок. — Он задумался на мгновение. — Ну что ж, тогда остается только одно. — Он подмигнул Ольге Михайловне. — Сесть в трамвай. ЭРик там непременно появится. — Штабс-капитан, небрежно опираясь на трость, направился к выходу.
Глава 5
— Так кем ты мне приходишься? — Танчо уселась в обитое лазурным бархатом кресло и по своему обыкновению закинула ногу на ногу.
ЭРик не спешил отвечать. Он лежал на диване, сложив руки на груди, как покойник, и закрыв глаза. Так к нему быстрее возвращались силы. Танчо увела его с площади и привела сюда, к себе домой. Но он не помнил, как они добирались, о чем говорили, и говорили ли вообще? Прошло меньше двенадцати часов с того мгновения, как он воскрес в комнате Анастасии и увидел потолок, усеянный золотыми звездами. С тех пор миновала целая жизнь, в которой было все, что должно быть в жизни: любовь, опасность и открытия. И главное, в этой краткой и одновременно безумно долгой жизни он успел испытать себя. И этим испытанием остался доволен.
— Получается, что ты — двоюродный брат моей матери, — продолжала рассуждать Танчо. — Значит, я — твоя двоюродная племянница. Так, что ли?
— Вроде того, — отвечал ЭРик, по-прежнему лежа неподвижно и не открывая глаз.
Он чувствовал приятное покалывание во всем теле, будто невидимые руки растирали кожу грубой тканью.
— Жрать хочешь? — поинтересовалась не слишком вежливо Танчо.
— Ага, переброс отнимает слишком много энергии.
Он улыбнулся про себя: именно эти слова он говорил маме Оле, описывая вымышленное путешествие. Теперь же, посетив параллельный мир и вернувшись обратно, из подлинного путешествия, он чувствовал себя совершенно выжатым. Занятно получается! Он сначала придумывает свою жизнь, а потом ее проживает. Хорошо, что не наоборот.
— Пойду, посмотрю,
— Поскорее.
— Умираешь с голоду?
— Вроде того. — На самом деле он имел в виду совершенно иное.
Ни с кем ему прежде не было так хорошо. Он чувствовал себя НЕУЯЗВИМЫМ. Это слово отражало всю сложность его переживаний — оно включало нежность, любование, восхищение, влечение, жажду ответного чувства. Оно наполняло его сердце, а не опустошало. В этом было что-то новое. Раньше он не думал, что такое возможно. Раньше… Разве у него было, с чем сравнивать? Несколько случек, гасящих острые приступы желания, да еще роман с одноклассницей непрерывная ссора с мини-репризами в постели.
Вернулась Танчо с подносом.
— Ветчина, сыр, заливное — все, что нашла.
— Не так плохо, — улыбнулся ЭРик. К обилию деликатесов он не привык.
ЭРик наконец поднялся. Окинул взглядом Танину комнату. Обычная современная мебель, шкафы из ДСП, обитые ярким бархатом кресла, тюлевые турецкие гардины. Не комната, а декорация современного спектакля в дешевом театрике. Можно на такой сцене поставить что-нибудь оригинальное? Все вокруг типичное: паркет, палас и книжные полки. Ну разве что кульман и письменный стол несколько диссонируют — ненужные атрибуты деловитости в уютном девичьем гнездышке. Да еще картина на стене — полуразрушенная церковь, мутный силуэт на мутно-сером фоне, чувство и талант без должного наличия мастерства.
Танчо перехватила его взгляд и сообщила горделиво:
— Я купила это на выставке.
ЭРик кивнул. Он все время смотрел на картину, пока ел. Потом Танчо достала сигареты, и они закурили.
— Что ты думаешь о сегодняшних событиях? — спросил ЭРик.
— Мы сами пожелали во все это вляпаться. Ты же говорил: все зависит от выбора пути. Мы свернули направо там, где обычные люди сворачивают налево.
ЭРик помолчал, наблюдая, как синие кольца дыма уплывают в окно.
— Ты начинаешь думать, как я.
Танчо надменно вскинула голову.
— Если не считать встречи на лестнице, то мы с тобой познакомились только вчера. Не слишком переоценивай свою персону
— Не надо меня унижать, тебе это не делает чести. Рик вчера и ЭРик сегодня — не одно и то же, — сказал он с гордостью и грустью одновременно.
Он открывался перед ней, заведомо не желая защищаться от ее колких нападок. Это обезоруживало. Она смутилась.
— Фарн сказал, что убил тебя, а ты вновь воскрес. Это так? — Это был вопрос и завуалированное извинение — одновременно.
Он кивнул. И показал тонкий, едва приметный круговой шрам на руке и на шее. Скоро они станут совсем не видны.
— Ты что-нибудь видел, пока был мертвым?
— Свое детство. Из первой жизни. Темная, промерзшая комната. Окно, завешанное тряпками. Светильник на столе. Мама называла его моргасиком. Это консервная банка, в нее налито немного керосина, и в нем плавает фитиль на проволочке. Он горит, почти не давая света. В черноте ночи — крошечная красная точка. Будто кто-то проковырял дырочку в листе черной бумаги. Я сижу на кроватке с веревочной сеткой, закутанный в пуховые платки с головы до ног, а в руке у меня кусок черного сухаря. А мама Оля топит буржуйку.