Небесный огонь
Шрифт:
— Давай пять! — протянул я руку Арминеку.- Завтра буду у дяди Поскона.
— Договорились.
Арминек заторопился уходить, но тут я вспомнил, что мы так и не видели Майру Михайловну.
— Сходим к бабушке Постай? Может, она еще у нее.
Нам повезло. Вожатая сама открыла дверь. Она прятала лицо, но все равно синяки мы заметили.
— Спасибо вам, мальчики…
— Что вы! — смутился Арминек.- Вы не беспокойтесь. К леснику я схожу.
— Зачем? — удивилась вожатая.
— Скажу, чтобы деньги у Хуруна Ивановича не брал,
— Какие деньги?
Перебивая
— Значит, прикрыть хотят? Вот они как! Ну, хорошо… Я сейчас же отправлюсь в район. У меня там другие дела есть. Заодно и этих на чистую воду выведу. А что синяки — даже лучше. Пусть все видят. Хватит! Раньше надо было за ум взяться. Как вашего изыскателя-то зовут? Чудочаков? Аток Павлович? Запомнила…
Она наскоро собралась. Мы проводили ее до мостка через речку.
Немного погодя ушел в соседний аал к своему дяде Арминек. Назавтра, как и условились, мы с ним встретились.
И опять мы у тайги за пазухой!
…Те же горные хребты. То же место, где пытались найти каменное корыто богатыря Ханза пига. Та же речка Хызыл пых. Те же молодые сосны и ели, могучие лиственницы и кедры. Только кроме нас двоих — никого.
О том, куда мы ушли, никто не знает. Может, на этот раз повезет?
Шагаем тропой по течению Хызыл пыха. Вдоль дороги высоко над травой торчат сочные стебли саранки. Ее тут много. Земля мягкая, жирная, и вода близко. По соседству с саранками - дягили: козий, медвежий, толстые дудки пучек, фиолетовые россыпи цветков кандыка. И клубни саранки, и дудки борщевника, и корни кандыка — одно другого вкуснее. Арминек выкопал луковицу саранки с мой кулак, золотисто-желтую. Мы решили ее в суп положить, когда варить будем.
Я тоже выколупал несколько клубней.
До чего же здорово в тайге! Тайга — это не только лес. Горы, скалы, речки, саранки, цветы, земля, тропинки, воздух — все это тайга, приманчивая, ни с чем не сравнимая. И как ни хотелось нам поскорее выйти к перевалу, отыскать заветное место, то тут, то там что-нибудь отвлекало и задерживало, и мы нисколько не жалели об этом.
Солнце было еще довольно высоко над деревьями, когда мы добрались до устья горного ручья, начинавшегося в узкой Орешничной лощине, по которой нам предстояло идти. Об этой лощине нам говорила Постай ууча, так что пока мы с пути не сбились.
Пришлось перебрести через ручей, заваленный кучей осклизлых бревен и коряг-выворотней, всяким хламом, нанесенным весенним половодьем. Сделали остановку — впереди был еще далекий и трудный путь. Освободились от ноши.
Вода в ручье чистая-чистая — каждую песчинку на дне видно. Так захотелось попробовать ее на вкус. Я улегся на корягу и, вытянув губы, припал к воде. Холоднущая! Даже зубы заломило. Сделал несколько глотков и чуть не поперхнулся — прямо подо мной мелькнул рыбий хвост. Хариус!
Как не порыбачить? Однако сначала все же развели костер и поставили греть воду для чая. В кармашке рюкзака отыскалась леска. Я сделал петлю, привязал конец лески к гибкому прутику — ловушка готова. Проверил место под корягой,
— Поймал? — кричит Арминек. Он все еще никак не изладит ловушку, леска у него спуталась.
— Нет еще.
— А хариусы есть?
— Да тише ты!
Друг улегся рядом со мной, впился взглядом в темноту хаха.
— Никак не разгляжу… Постой, постой!.. Во-он чьи-то плавники шевелятся!
Я держу в воде петлю наготове. Одна рыбешка высунулась из-под корней и тут же ускользнула обратно. Пошел на хитрость: позади хаха сунул палку в воду, поболтал, припугнул рыбку, она рванулась вперед и прямо головой в петлю. Как только леска зашла за плавники, я дернул.
— Есть! Уха будет!
Арминека заело. Пристроился рядом, опустил ловушку в воду. Минуты не прошло,- чуть не взвизгнул:
— Рыбина! Большая! Не такая, как у тебя.
— Лови быстрей!
— Я с хвоста петлю надевать буду. Можно? Спереди она увидит.
— Нельзя сзади. Отпугнешь только. На голову, на голову заводи!
— А, ч-черт! Удрала…
Как не удрать, если орешь все время. Тише надо.
Я выудил еще одну, потом еще. Опять поймал. Двух больших, двух маленьких. Арминеку не повезло. Он расстроился, уху, сказал, после варить будем. Попили чай и пошли дальше. Рыбу я завернул в траву, чтобы не испортилась.
По Орешничной лощине тянется заброшенная тропа. Постай ууча про нее говорила. Лог длинный, крутой. Он почти до самого балагана деда Нартаса, в котором мы были, тянется, а дорога намного короче.
Опять влажный сумрак леса, сырая трава, извилистая тропа, по которой давно никто не ходил. Я думал, тайга только зеленая, а у нее, оказывается, много красок. Старые сосны и кедры-абыи — краснокорые с побуревшей хвоей. С каждого почти сука таких деревьев свешиваются длинные седые пряди лишайников. Их зовут сырынма — пряжа лешего. Под кроной таежных гигантов тянутся кверху молодые деревца. Вот они — зеленые, будто их только что покрасили, даже высохнуть не успели, блестят.
Тропа, которой мы идем,- серая. Много, должно быть, видела она на своем веку. Тысячи конских копыт топтали ее и выбили в земле между корнями неровной нескончаемой лестницей ямки-рытвины, залитые дождевой водой и поблескивающие, словно маленькие зеркальца.
Мы поднимаемся по этой зеркальной лестнице, стараясь не хлюпать в лужицах, но часто оступаемся, и во все стороны разлетаются веселые брызги. Кажется, подъему не будет конца, но мы все-таки достигаем вершины крутосклона. Отсюда тропа идет почти по ровному месту. И опять — смена красок. Справа гряда невысоких холмов, подножья которых сплошь покрыты черничником. Темно-зеленые кустики лежат плотным ковром. Чуть выше, ступеньки на три,- поляны брусники с блестящими, словно полированными или позолоченными жесткими листочками.