Небо для Баккена
Шрифт:
А Баккен снова плясал в небе. Он был счастлив.
Драконы говорят, что не знают чувств, но мне кажется, они просто забывают про них. Для Девятерых не существует будущего и настоящего, только прошлое. Что может удивить новизной Магта, Изначального, видевшего начало мира, и тех, с кем он поделился памятью? Жизнь для Драконов всего лишь ряд отражений в кривых зеркалах. Ощущения и впечатления стираются, делаются затупленными, как слишком долго бывший в работе нож, которым и куска хлеба не отрежешь. Но стоит его наточить…
Новый Дракон приходит в мир и получает все знания, весь опыт, все впечатления, накопленные старшими. Но одно дело –
Я уже читал в книге про полет. Похоже, Эгилю часто удавалось наблюдать за драконами, его стихи были посвящены привычкам ящеров, повседневной их жизни, взаимоотношениям. И любви. Была одна баллада. Дракон и драконесса поднимаются все выше в пронизанное солнечными лучами небо, чистое после грозы. Слова Эгиля завораживали. Какой бесконечной нежности были исполнены строки про танец-полет влюбленных, опирающихся в вышине на попутные ветра. Как прекрасен был увиденный с высоты мир. Но дракон и драконесса не замечали его, увлеченные зрелищем еще более дивным. Они смотрели друг на друга.
Шесть драконов, три драконессы. Кто из них поднимался в теплое дружелюбное небо? И с кем? Эгиль Васк воспел многое, но не назвал ни имен, ни цвета влюбленных.
Драконы говорят, что не знают, что такое чувства, только польза и разум. Но почему тогда восемь из девяти оставили землю, а один так и не смог смириться? И почему, если важен каждый из Драконов, только тоненькая изумрудная Леге рискнула, вопреки всему, ринуться на поверхность, навстречу убийственному холоду, чтобы спасти багряного бунтаря?
Я приподнялся на локте, чтобы лучше видеть Дракона, выписывающего немыслимые кренделя. А тот, закрутив крутой вираж, снова сложил крылья.
Объевшийся, накупавшийся, довольный под завязку, он хотел озорничать.
Но в этот раз Баккен нацелился не на озеро.
Сильные когтистые лапы обхватили меня поперек груди. Рывок. Дыхание перехватило. Или же просто воздух, бывший вокруг, куда-то исчез. Выступившие слезы на миг склеили ресницы. А когда проморгался, увидел внизу озеро. Маленькое, как пуговица на камзоле. Вокруг него колотым сахаром лежали горы. А дальше во все стороны только голубое небо, которое, кажется, можно потрогать рукой. Мы летим?!
Страха не было. Жутко делается, когда глядишь в пропасть и понимаешь, как далеко до ее дна. А когда вокруг такой простор, если и сорвешься, то разбиться нельзя, а так и будешь лететь в этой прозрачной бесконечности. Куда падать здесь? Ни границ, ни опор.
Тут все было по-другому. Даже воздух пах не так, как внизу, а точнее, не пах ничем. Не было ничего, что могло бы дать ему запах. Только небо.
Лучшее место для Драконов.
Баккен очень аккуратно опустил меня на землю, но я все же пошатнулся и чуть не упал. То ли от того, что сильно замерз на высоте, то ли тело за короткое время полета отвыкло иметь опору и растерялось.
Баккен развалился на берегу озера, довольный донельзя. Зачерпнув две пригоршни песка, шлепнул себе на брюхо, потер. Стальные пластины засверкали.
«Тут хорошо. Тепло. Есть вода. И небо. Можно звать старших».
ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ
Научиться отводить глаза, двигать мелкие предметы, не прикасаясь
Все это были ведьминские забавы, почти игра, простенькие умения, которые можно было безвредно оттачивать на служителях храма. А то, что действительно было важно, можно было сделать, лишь прикоснувшись к великой воде.
Уходила по берегу далеко, чтобы не нашли. Зайдя по щиколотку в океан, прикасалась к волнам. А дальше просто: почувствовать воду, стать водой, слиться с ней, уйти невидимым паром в небеса, упасть пушистым снегом на горную тропу, по которой идет Ларс.
Она знала, что губы Ларса обветрились и покрылись мелкими кровоточащими трещинками, что по утрам он долго, превозмогая боль, разгибает окоченевшие пальцы, а потом прижимает ладони к глазам, чтобы растопить замерзшие льдинками на ресницах выступившие ночью слезы, что голос его стал хриплым, что по ночам он нехорошо, сухо кашляет. Хельга говорила, брат легко простужается, в детстве сильно болел, с тех пор слабые легкие.
Хотелось дотянуться, быть рядом, помочь, защитить, но Герда могла так мало. Только на привалах, когда Ларс, кое-как устроившись на камнях, засыпал, приблизиться, лечь рядом, обнять, прильнуть. Снег иногда тоже может согревать.
И в заботах этих никак не удавалось разглядеть, кто же идет через перевал вместе с Ларсом.
Продержаться рядом с любимым долго никак не удавалось. Накатывал вдруг гул уходящей волны, Герда чувствовала, как некая сила тянет ее за собой, и понимала, что снова стоит на берегу океана. И уже не одна, ее нашли. Эфтер, собака, обученная спасать людей в Белом Поле, подбегала, начинала бодаться большой лобастой головой, заставляя подняться с холодных камней, или, ухватив за подол, вытаскивала с мелководья, или просто садилась рядом и, привалившись к бедру, согревала. Людям Герда еще могла бы не подчиниться, но непреклонную Эфтер приходилось слушаться.
От ледяной воды руки грубели и покрывались трещинами. Ингрид приносила от лекаря Тария целебные мази. В них не было нужды, ранки сами скоро затягивались без следа, но беловолосая ведьма настаивала, и Герда брала маленькие глиняные горшочки со снадобьями, складывая их впрок – для Ларса.
Командор Орм успехами молодой ведьмы ни разу не поинтересовался.
В остальном жизнь в храме Багряного Дода проходила спокойно, тягуче. По вечерам пили барк в комнате Ингрид.
– А я вот власти хотела, могущества, – говорила орденская ведьма, сжимая в ладонях кружку с горячим напитком. – Не просить чтобы – повелевать. Но испугалась, не прошла испытание. Не смогла… Только жизнь свою загубила… А зачем? Мне б сейчас домой, в Рёнкюст, к родителям. Сестра у меня старшая, хорошая. А нельзя…
Ингрид отставляла кружку и, подогнув колени, садилась на подоконник. Как только умещалась в узкой нише? За окном завывали зимние ветра, внизу с глухим рокотом ворочались волны океана. Беловолосая ведьма вглядывалась в даль и, возможно, надеялась увидеть парус спешащего за ней карбаса.
Время текло с царственной неторопливостью. Казалось, каждый миг надо рассмотреть, понять всю его наполненность и значимость, сжать пальцами, как бусину четок, подтолкнуть, и лишь тогда он сдвинется с места. От восхода до заката проходила жизнь, странно было, что для мира за все это время минуло всего лишь несколько дней.