Небо стоит верности
Шрифт:
Надеваем наушники и включаем рации.
Руководитель полетов Николай Лукьянович Сырокваша сообщает нам условия посадки.
И вот уже видна желтая цепочка мерцающих светлячков. В свете фар проплывают нагромождения торосов, за ними открывается ровная полоса укатанного снега, освещенного огнями старта.
Пока идет разгрузка, захожу к радистам в их маленький фанерный домик. От них узнаю, что станция отдрейфовала еще на сто пятьдесят километров. Вот почему ошибся штурман! И не будет попутного ветра, как предполагал Борис и на что втайне надеялся я.
…Вчера ночью прилетел начальник полярной авиации Шевелев{29}, а с ним начальник летной инспекции Аэрофлота Васильев. Васильева я вижу впервые. Что хорошего может дать эта встреча, если летная инспекция для нас, пилотов, как ОРУД для шоферов на дорогах: малейшее нарушение установленных правил Наставления или многочисленных инструкций, о которых и не слышал и получай взыскание!…
Сегодня Шевелев и Васильев летят с нами, а у нас, как назло, на борту десяток бочек бензина и солярки. Бензин наш, а солярка - для СП. Бочки, расставленные и пришвартованные по бортам по всей длине фюзеляжа, наверняка [113] заинтересуют Васильева. А что я ему отвечу? Как объясню, почему полетный вес на полторы тонны превышает максимально допустимый? Что иначе нельзя, что это Ледовитый океан, что расстояния…
Мои опасения оправдались. Васильев, едва выслушав доклад о готовности к полету, поворачивается к бочкам:
– Что это такое?
– Груз. Соляр, товарищ начальник!
Васильев проводит рукой в перчатке по бочке:
– Почему пахнет авиационным бензином?
– Не знаю… - пожимаю плечами.
– Та-ак, - тянет Васильев, а я уже подумываю, не взять ли мне свой походный чемоданчик да не уйти ли с самолета, пока он не высадил меня за нарушение святая святых - за превышение загрузки. Ведь задаст же он вопрос о ней!…
– Занимайте свое место, командир, - говорит Васильев.
– Я сяду на правое сиденье.
Он придирчиво следит за всеми моими действиями.
Увеличиваю наддув двигателей. Самолет начинает разбег по бетонной дорожке и легко отрывается на середине полосы.
– Хорошо взлетел, - одобрительно говорит Васильев.
– И вслед за этим: - Какой полетный вес?
Вот он, коварный вопрос! Почему бы не задать его на земле? Я оглядываюсь на Марка Ивановича, который сидит за моей спиной, ища поддержки. Но он лишь улыбается: выкручивайся, мол, сам, как знаешь.
– Около девятнадцати тонн… - обреченно отвечаю Васильеву.
– А оторвался легко.
– И, указав на Шевелева и себя, снова спрашивает: - А сколько же с нами?
– Около двадцати тонн будет, - отвечаю не задумываясь.
– Вот как?!
– смеется Васильев.
– Неужто мы с Марком Иванычем на всю тонну тянем?
– Не на тонну, но… Все-таки начальство везем!… Запас горючего не помешает!
– Ох хитрец!
– восклицает Васильев.
– Начальством прикрываешься?
– И тут же оборачивается к Шевелеву: - Марк Иваныч, надо будет официально узаконить этот полетный вес. В таких полетах меньше нельзя. Как думаешь?
– Давно прошу об этом вашу инспекцию!
–
– Да никто не хочет брать на себя ответственность, а летчикам вот так - выкручивайся!
– Ну-ну, уж и с претензиями!… Дай до Москвы добраться - утвердим!
Неторопливо текут часы полета. Включаю носовую фару. На ее световой луч нанизываются гирлянды снежинок, а то вдруг расплывается в стороны белая стена облаков. Когда облачность обрывается, внизу видно море - фосфоресцирующие гребешки волн среди бездонного мрака.
Каждые полчаса радист передает полоску бумаги со сводкой погоды на СП: низкая облачность, временами туман…
Приступаю к снижению. Самолет, пронизывая толстый слой облаков, стремительно несется к поверхности моря. Внизу, растворенные в молоке облачности, мелькают огни старта…
Васильев вместе с Шевелевым уходят знакомиться с лагерем, а мы приступаем к разгрузке. Вскоре на борту остаются только взятые нами бочки с бензином - прибавка к основному запасу топлива на обратный путь.
– Что за бочки?
– спрашивает Васильев, возвращаясь.
Пока я раздумываю, что ответить, на выручку приходит Дима.
– Пустую тару вывозим!
– беззастенчиво врет он.
– Ну-ну… - Васильев смотрит на меня, на механика, снова на меня.
– Хорошо. Только осторожней на взлете: начальство везете и… опять же пустую тару!…
Дима скромно отступает за мою спину.
В полете Фома вновь передает мне листки со сводками погоды на побережье.
Все порты закрыты. Принимает только Певек, но мы идем на мыс Шмидта.
– Объясни, командир, почему мы идем на закрытый Шмидт, а не в открытый Певек?
– - обращается ко мне Васильев.
– В Певеке коварный микроклимат: может в одну минуту закрыть. И горы. А с посадочными средствами плохо. На Шмидте они лучше. Не сможем сесть там, тогда у нас есть запасной - Певек.
– М-м-да, - вздыхает Васильев.
– Уравнение с одними неизвестными!
– Как и в каждом полете, - вступает в разговор Шевелев.
– Такая уж работа у наших летчиков! [115]
Васильев не отвечает. Он склонил голову к окошку и заглядывает вниз. А там все та же темная поверхность океана, взлохмаченная штормом…
– Горючего хватит?
– Должно.
О том, что Дима потихоньку перекачивает горючее из бочек в фюзеляжные баки, Васильеву не говорю.
– Спасательные средства есть?
– Да.
– А пользоваться ими хоть умеете?
– А как же? Это наша работа.
– Работа!
– вдруг вскипает Васильев.
– Наказание, а не работа! Сколько еще лететь?
– Час.
– Погода на Шмидте?
– Все та же: высота пятьдесят метров, видимость пятьсот, морось.
Инспектор встревожен, вновь и вновь перечитывает сводки погоды, посматривает на бензиномеры. Их показания, наверное, расстраивают его вконец: нетрудно подсчитать, что в баках горючего на полтора часа… Правда, он не знает, что еще на час полета есть горючее в бочках. Но и этого негусто…