Небо стоит верности
Шрифт:
– Может, пойдем на запасной?
– спрашивает Васильев.
– Нельзя. Горючего в обрез. Идем напрямую. И погода на Шмидте нормальная…
– Это, по-твоему, нормальная?
– тычет мне последнюю сводку Васильев.
– Нормальная.
– И горючего хватит?!
– Должно…
– Э-эх!
– только и может вымолвить инспектор.
Вот и зона аэропорта. Снижаемся. Уже показались огни старта, пройдена ближняя приводная радиостанция.
И вдруг гаснут все огни, безжизненно повисают стрелки радиокомпасов. В наушниках молчание… Потом, уже на земле,
– На второй круг!
– кричит Васильев, хватаясь за секторы управления двигателями.
– На второй круг!
Пойти на второй круг - значит тут же потерять едва видимую [116] землю. И неизвестно, сколько придется кружить в воздухе. Горючего не так уж много, и вряд ли удастся дотянуть до запасного… Значит, надо садиться! Я отстраняю руку Васильева от секторов и берусь за них сам:
– Будем садиться!
– На второй круг!
– Фары!
– Есть фары!
Светлые блины фар выхватывают серую ленту проселка, упираются в темную полосу бетона…
За ужином ко мне подходит Васильев.
– Правильно, командир, что не ушел на второй круг, - говорит он.
– Правильно… Знаешь, за такой полет разрешаю экипажу по чарке… - И заговорщицки подмигивает мне.
– Есть, товарищ начальник!
– в свою очередь подмигиваю и я.
– Такая уж наша работа.
– И не сменим мы ее ни на какую другую!
– подхватывает Марк Иванович.
– Ведь так, друзья?
Глава 17. Счастливого плавания!
Как- то с Евгением Николаевичем Нелеповым, представителем Дальневосточного научно-исследовательского гидрометеорологического института, на который мы работаем, оказался я в сахалинском порту Корсаков. Здесь мы познакомились с капитаном порта Борисом Константиновичем Потаповым. Капитан пригласил нас в свой кабинет.
– Взгляните сюда!
– обратился он к нам, указывая на карты с данными долгосрочных прогнозов ледовой обстановки.
– С каждым днем льда становится больше. От Погиби он наступает на Советскую Гавань и Шахтерск, от Охи - на мыс Терпения и на мыс Анива. Наступает, закрывая пролив Лаперуза. А кругом идут корабли, запрашивают обстановку, наиболее безопасный курс. Что я им могу дать? Только долгосрочный прогноз вашего института! А мне нужно знать ледовую обстановку на каждый день, на каждый час! Где выход?
– Евгений Николаевич, мы летаем через Анивский залив…
– Понял!
– перебивает меня Нелепов.
– Будет вам карта ледовой разведки, Борис Константинович! Даже две - [117] утренняя и вечерняя. Только как вот доставлять их? От аэропорта до вас несколько десятков километров!
– А сбросить в порту нельзя?
– отвечает вопросом Потапов.
– Куда?
– Ну хотя бы на крышу. Там есть площадка для наблюдения.
Мы поднимаемся на крышу порта. Площадка большая - больше палубы любого корабля.
–
– заверяю капитана.
– Ну, уж коль вы так покладисты, окажите еще услугу. К юго-востоку от мыса Крильон застряли корабли. Вывести бы их, а?
Назавтра вступает в силу наш словесный договор: корабли выведены, карта ледовой разведки подготовлена. Фома Симонович связывается с вахтенным радистом порта Корсаков:
– Корсаков, я - борт сорок один семьдесят семь. Приготовьтесь к приему карты ледовой обстановки. Через час будем у вас.
– Борт сорок один семьдесят семь, вас понял. Ваши координаты?
– Сто восемьдесят миль юго-восток от вас.
– Понял. Завтра в восемнадцать ноль-ноль ждем вашего прибытия.
– Не завтра! Сегодня! Через час! Поняли?
Длительное молчание в ответ.
– Понял. Вы находитесь в ста восьмидесяти милях от нас. Ждем завтра в восемнадцать ноль-ноль. Конец!
– Погоди!
Фома даже вспотел от злости, торопливо выстукивает снова:
– Я - самолет. Со скоростью сто восемьдесят миль иду к вам. Усек?…
Теперь наши полеты приобретают не только научное значение, но и практический смысл. Постепенно моряки все больше и больше ощущают нашу помощь и обращаются с различными просьбами.
Идем Татарским проливом. Впереди по курсу два корабля преодолевают тяжелое ледяное поле, а неподалеку, всего в нескольких милях, широкая лента чистой воды. Наверное, ее не видно с кораблей, и они продолжают сражаться со льдами, пробираясь на север.
– Поможем?
– оборачиваюсь к Нелепову. [118]
– Обязательно!
– отвечает он.
– Потеряем десяток минут, а корабли выиграют сутки.
Разворачиваюсь на корабли. Штурман Вадим Петрович Падалко определяет их место и рассчитывает курс выхода. Фома вертит ручки приемника в надежде услышать судовые радиостанции, но они молчат. И неизвестны их позывные.
Снижаюсь и прохожу под кормой головного корабля.
– «Приамурье», - читает Вадим Петрович.
– Порт приписки - Владивосток.
А Фома уже вертит ручки передатчика, настраиваясь на судовую волну.
– «Приамурье», я - борт сорок один семьдесят семь. Ответьте для связи. Прием.
– Самолет сорок один семьдесят семь, я - «Приамурье». Что имеете ко мне?
Фома передает микрофон Падалко.
– «Приамурье», я - сорок один семьдесят семь. Берите курс двести сорок градусов. Придерживаясь разводьев, войдете в широкую полынью близ берегового припая. Дальше будете следовать по ниласу вдоль припая.
Длительное молчание, потом голос в телефонах:
– Я - «Приамурье». Кто вы такие? Почему даете рекомендацию?
– Я - самолет ледовой разведки, - отвечает Падалко.
– Борт сорок один семьдесят семь!
– Вас понял…
И нам видно, как «Приамурье» круто забирает влево, за ним следует второй корабль. Мы ложимся на свой курс и продолжаем прерванную разведку. А вскоре в телефонах звучит уже знакомый голос:
– Борт сорок один семьдесят семь. Я - «Приамурье». Иду рекомендованным вами курсом. Выход вижу. Большое, большое спасибо!…