Небо стоит верности
Шрифт:
– Слон!
– возмущенно кричит мне Рэм.
Мысленно перебираю всех подходящих животных, чтобы ответить ему не менее веско, но взлет корабля швыряет нас обоих к дивану. Мы откатываемся в другой угол каюты.
Это ревущие сороковые широты… Не зря они так прозваны бывалыми моряками.
Но мы постепенно привыкаем к неудобствам жизни на прыгающих палубах: спокойно спим, работаем и едим с завидным аппетитом. Привыкаем до того, что, когда ночью прекращается шторм, все просыпаются от тишины и относительного спокойствия.
«Обь»
А вот они сами! Как маленькие человечки в черных фраках, бегут, торопятся. Если встречается ровная поверхность, они шлепаются на брюшко и катятся, будто на салазках. Отталкиваются крылышками-ластами, помогают лапками и, как рулем, пользуются хвостом.
Втроем стоим на палубе, захваченные впечатлениями первых встреч с забавными «аборигенами». Мы с Рэмом не претендуем на почетный титул морского волка и потому отмалчиваемся, зато Борис с апломбом бывалого моряка пытается восполнить нашу необразованность:
– Смотрите, вон императорские пингвины! Те, что покрупнее. Которые поменьше - аделийские!
Борис плывет в Антарктиду, как и мы, впервые, но он любит пояснять и не терпит при этом возражений. Поэтому мы с Рэмом молчим.
– Не верите?
– горячится в ответ на наше благоразумное молчание Борис.
– Смотрите - точно! Это аделийские [94] пингвины! А вон там, у торосов, видите? Это - тюлени, а чуть ближе - морские котики.
С высоты палубы они мне кажутся одинаковыми черными сосисками, а различить породы пингвинов, мне кажется, под силу лишь специалисту-орнитологу.
Рядом с «Обью» появляется пара пингвинов. Они бегут вдоль борта, будто отставшие пассажиры, и что-то взволнованно кричат на своем пингвиньем языке.
– Не успели приобрести билеты, - комментирует подошедший механик нашего самолета Михаил Чагин.
– Не торопитесь, ребята! Это только начало пути. Будем возвращаться - захватим!…
* * *
За бортом низко над водой парят снежные буревестники и капские голуби{22} с коричневым крапом на крыльях. Там, где чернеет вода прорубленного кораблем канала, птицы повисают и, как крупные снежинки, опускаются на воду, подбирая отбросы судового камбуза.
Рев моторов распугивает пернатых спутников: над кораблем проносится самолет - посланец из Мирного.
Поднимаюсь в радиорубку. Судовой радист Василий Корниенко вертит ручки приемника и вызывает самолет:
– Я - «Обь». Я - «Обь»! Как слышите? Я - «Обь», прием.
Шуршание и треск в репродукторе. Корниенко надвигает плотнее
– «Обь»! «Обь»! Я - четыреста сорок второй! Почему молчите? Сколько вас можно звать?!
Лица присутствующих выражают явное недоумение, все мы готовы кричать в микрофон, но Вася предупреждающе поднимает руку:
– Борт четыреста сорок второй, я - «Обь»!
– говорит он.
– Слышу вас хорошо. Что имеете сообщить?
– Что сообщать!… Сброшу карту.
– сами смотрите. Обстановка трудная. Захожу на сброс. Ловите карту! [95]
Дальнейшего разговора не слышу, вместе со всеми выбегаю на палубу. Вот из серой снежной завесы возникает силуэт самолета, и рядом с кораблем на лед падает вымпел. Быстро спускается трап, вымпел поднят и доставлен капитану. Иван Александрович Ман изучает карту ледовой обстановки и дает команду форсировать тяжелую ледяную перемычку.
Через некоторое время «Обь» выходит на чистую воду. Впереди по курсу, вспарывая тонкий ледок серпами острых плавников, плывут касатки.
Расцвеченная флагами, как в большой праздник, «Обь» подходит к берегу Правды, врубается в плотный припай и замирает.
Прилетает самолет из Мирного, и по парадному трапу, спущенному на лед, поднимаются первые гости: улыбающийся Трешников - начальник экспедиции в Мирном, его заместитель Мещерин, Москаленко и командир прилетевшего самолета Дмитриев.
Когда Яков Дмитриев стал собираться в обратный путь, прошу его взять с собой в Мирный меня и Михаила Михайловича Кириллова.
Десяток минут полета, посадка, и мы с Кирилловым идем куда-то в сторону моря. Я полностью доверяюсь Кириллову: он бывал уже здесь во время первой Антарктической экспедиции, сам принимал участие в строительстве поселка.
– Вот он, Мирный!
– показывает Кириллов на сугробы потемневшего снега, из-под которых кое-где торчат верхушки мачт, какие-то палки и трубы.
Подходим ближе и неожиданно натыкаемся на доску с надписью: «Добро пожаловать!»
Оказывается, это входная арка со стороны аэродрома. Я до того растерян, что даже не задаю вопросов. Держусь на всякий случай ближе к Кириллову. По снежному туннелю спускаемся вниз и упираемся в дверь дома. И вот мы уже в комнате, залитой ярким электрическим светом. Нас встречают крепкие объятия.
Лишь поздним вечером, когда, кажется, было переговорено обо всем, идем на ужин в столовую, которую здесь называют кают-компанией. На стенах фотовитрины, схемы, диаграммы, отражающие деловую жизнь дружного коллектива советских полярников. Над сатуратором с газированной водой вижу красочный плакат: «Только в ресторане «Пингвин»! Пейте газированную антарктическую воду!» Ниже - [96] симпатичный пингвиша со стаканом розовой газировки. Ну как не отведать такой воды?