Небо в огне
Шрифт:
Подготовил список, пригласил инженера:
– Наведите порядок.
– Будет сделано, товарищ командир!
Действительно: на следующий день любо-дорого посмотреть! У всех бомбардировщиков свежие голубые полосы в верхней части руля поворота и красиво оформленные номера.
– Вот это другое дело!
– говорю инженеру. Подходим к моему самолету. Полоса есть, а номера нет.
Оборачиваюсь к инженеру:
– Что, не успели?
Инженер опускает глаза, щеки его покрываются румянцем.
–
– Ну что ж, мел у вас есть?
Мел у инженера был. Беру кусочек из протянутой руки, подхожу к рулю поворота и единым росчерком рисую на нем… хвостатого кота задом-наперед. Захожу с другой стороны, рисую второго. Сую мел в руку смущенно улыбающемуся инженеру:
– Вот! Нет номера - будет кот!
Вылетаем на боевой с котом на хвосте. Возвращаясь, слышу сквозь шум и треск в наушниках команды дежурного по полетам:
– Сел тридцать третий! Сел двадцать восьмой! Сел двенадцатый!
Сажусь и я. Слышу:
– Сел… кот! Кот, говорю!
Мне смешно: «кот». А может, в самом деле нарисовать кота?! Красками. Выгнул спину, шипит. Глаза сделать огненные.
На следующую ночь опять летим на боевое задание. Возвращаемся, входим в круг. Ревниво вслушиваюсь в монотонное перечисление номеров садящихся бомбардировщиков. «Двадцать первая села!», «Восьмерка!», «Тридцатка!»
Садимся точно, возле самого Т.
– Сел кот!
– объявляет дежурный.
Перед вылетом, уверенный в том, что номер наконец написан, я не посмотрел на хвост и сейчас удивлен до крайности. «Подумать только - кот! Пора бы уж и номер написать».
Подруливаю на стоянку, выключаю моторы.
– Инженера ко мне!
Торопливо расстегиваю привязные ремни, скидываю лямки парашюта, вылезаю на крыло.
– Где инженер?!
Из темноты появляются двое.
– Я здесь, товарищ командир! Скатываюсь с крыла на землю:
– Товарищ инженер, что случилось? Почему нет номера?
Инженер мнется.
– Некому писать, товарищ командир.
– Ничего не понимаю! Всем есть, а мне - некому?! Что вы тут городите?! А Замковой?
– Отказывается, товарищ командир. Вот, я его привел.- И в темноту: - Ну иди, объясняйся сам!
До меня не доходит смысл сказанного. Замковой это техник эскадрильи по приборам. Он старше меня по возрасту. Мастер золотые руки. Художник. Аккордеонист. Воспитанный, культурный, наполнительный, и вдруг - отказывается!
Подходит Замковой, приземистый, крепкий, вытягивается по стойке «смирно».
– Замковой, это правда?
– Так точно, товарищ командир!
– Отказываетесь писать номер на моей машине?
– Отказываюсь, товарищ командир. Категорически!
– Почему?
Молчит. Переступает с ноги на ногу и потом тихо, словно боится, что его подслушают:
– Вам какую цифру написать, товарищ командир?
–
– Вот поэтому и не могу! И не заставляйте… Не хочу брать грех на свою душу. Два раза писал - хватит! Война еще не кончилась.
Я растерялся: что сказать человеку?! Посмеяться над глупыми предрассудками, прочитать ему мораль? А имею ли я право? Ведь он старше меня! И кроме того, Замковой носит душевную травму. Действительно, дважды писал он цифру 13 своим командирам, и они не вернулись…
Мог ли я его заставлять? Нет. И я обернул все в шутку:
– Ладно, Замковой, не можете писать 13, напишите тогда круглую цифру - нуль! И в полку появилась «нулевка».
Рубеж испытаний
Колеса простучали последний пролет. Все - мост позади! Разом свалилась тяжесть с души. Потянуло спать. Мешки с картошкой казались мягче перины. Вздремнуть бы, да нельзя. До Новоалексеевки километров тридцать пять -час езды. Надо вовремя сойти с поезда, иначе на вокзале можно снова попасть в лапы к полицаям.
Спрыгнули, когда впереди показался зеленый огонек семафора. Полежали в кустах, пропуская поезд. Поднялись. Неуютно. Сыро и холодно: осень давала себя знать.
Андрей сказал, глядя на звезды:
– Ну, Анатолий, веди к своей тете. Алексеев почесал в затылке:
– Нет, Андрей, тут знаешь, такое дело: тетка-то моя в Мелитополь переехала. Вот ведь как! Лучше пошли к твоей бабушке, а?
Сергеенко хмыкнул:
– К бабушке? Какое совпадение! Понимаешь, -она тоже переехала, только подальше немного. В… Нальчик!
– А-а-а, - разочарованно протянул Алексеев.- Ну тогда, если признаться, то и моя тетка… под Москвой живет.
Оба рассмеялись.
– Хороши мы гуси!
– сказал Сергеенко и вздохнул.- По правде сказать, паря, был я в плену, да сбежал, и вот пробираюсь к своим через линию фронта.- И опять вздохнул.- Знаю - там мне туго будет: коммунист, командир взвода и в плен попал. Но… не могу не идти, ноги сами тащат. Ладно. Но переспать-то надо. Пошли за мной! Тут, когда нас немцы колошматили, стояли мы у одной.
Спустились с насыпи и зашагали по мокрой от росы тропинке к огоньку семафора, мерцающего красным глазком. Показались хатенки под соломенными крышами, сараи, каменные кладки заборов. Где-то тявкнула собака, ей отозвалась другая, и вот уже гомонит вся улица.
Андрей, шедший впереди, остановился возле калитки. Внезапно через забор с громким лаем перемахнула кудлатая тень и кинулась к Сергеенко. Здоровенный пес, взвизгнув, подпрыгнул, ткнулся носом в лицо Андрея, опять подпрыгнул, виляя, хвостом, и, поднявшись на дыбы, положил ему лапы на плечи. И вот уже Андрей обнимает за шею кудлатого друга: