Небо в огне
Шрифт:
Чуть потрескивая, горела керосиновая лампа. Оранжевый плоский язычок, вытягиваясь по бокам, лизал отекло тонкими нитями кстати. Алексеев убавил огонь, облокотился на стол и, подперев подбородок ладонями, окунулся в чуткую дремоту. Сытость и уют не создали в нем благодушного настроения, он чувствовал себя, как на вокзале, полностью готовым к тягости пути. В полудремоте вставали перед ним образы его товарищей: штурмана Артемова, радиста Ломовского, воздушного стрелка Вайнера. Что с ними? Где-то они сейчас? Прислушавшись к себе, Анатолий не
Скрипнула дверь, дрогнул язычок лампы. Алексеев поднял голову. В комнату шагнул Корюн. От улыбался. Его прямо-таки распирало от радости. Подошел, обдал запахом только что выкуренной папиросы и энергичным жестом положил на стол перед Анатолием документ с фашистской эмблемой, с немецким типографским шрифтом и впечатанным на машинке немецким текстом. Черная круглая печать со свастикой убедительно красовалась на толстом белом листке бумаги. Лишь пустовало место для подписи: коменданта и старосты сельской управы.
Алексеев разочарованно поджал губы.
– Что, тебе не нравится?!-всполошился Корюн.- А-а-а, подписей нет! Это мы сейчас.
Пошел в угол комнаты, где стоял небольшой столик, заваленный ученическими тетрадями, взял красный карандаш, ручку, чернильницу «непроливашку» и, вернувшись, размашисто по-немецки красным карандашом подписался за коменданта, потом коряво, чернилами, за старосту.
– Вот и все! Но ты не бойся, - добавил он.- Документ отличный. Немецкий текст, машинка, печать настоящая. А подпись - ерунда!
Алексеев пожал плечами: «Ладно, какой-никакой, а все же - документ!» - и принялся разбирать текст, впечатанный на машинке. Та-ак, возраст уменьшен на два года. Теперь ему девятнадцать лет. Он предан великой Германии, добросовестно служит ей и, являясь уроженцем станицы Крымской на Кубани, эвакуируется через Анапу, Керчь, Джанкой в Новоалексеевку, под Мелитополем.
Прочитай, Алексеев аккуратно свернул документ и уже хотел положить его в карман френча, но Корюн со словами «Подожди-ка» взял листок, бросил его на пол и принялся топтать подошвами ботинок.
У Анатолия даже дух захватило, и сердце зашлось от недобрых подозрений: «Да что же это он вытворяет такое?!»
Корюн поднял листок:
– Ну вот, теперь у него нормальный вид. Понимаешь?
– Понимаю, - сказал Алексеев и покраснел за свои подозрения. Путь далекий, а липа новенькая, неистрепанная, соображать бы, надо самому.
– Ладно, -сказал Алексеев и поднялся из-за стола.- Что будем делать дальше?
– Спать, - сказал Корюн.- Под утро я тебя разбужу. Пойдешь пешком до Сиваша, а там поездом переедешь. Бумага есть.-Он тронул рукой плечо Алексеева.- А может, все-таки останешься, а?
– Нет, что ты. Корюн, не могу! Сил моих нет. Сердце в полк просится.
Не вернулся
Мы
– Ну как? Что вы на это окажете? Алпетян стоит с поджатыми губами. Он возмущен до предела:
– Товарищ командир, да кто же его так отделал? Разве можно летать на таком утюге?! Это же верная смерть!
Краснюков, прилаживая к поясу шлемофон, сказал сердито:
– Не машина, а гроб с музыкой!
Морунов промолчал. Он старшина по званию, и ввязываться в разговор офицеров ему не положено. Свои мнения он выскажет друзьям стрелкам.
Подходит техник звена Тараканов, высокий, медлительный, подчеркнуто солидный, как и полагается парторгу. Сейчас у меня к Тараканову отношение настороженное. Он отвечает за состояние материальной части, и машина № 9 стоит в графе готовности. Самолет цел: крылья, хвост и шасси на месте, моторы работают нормально. Что еще надо? И тут я должен заявить, что самолет неисправен! Как воспримет ом это? Ясно же, все в нем воспротивится, и опять-таки - формально он будет прав.
Но Тараканов неожиданно сам выручает меня.
– Товарищ командир, мы с инженером все выяснили. Удивленно таращу глаза.
– Что именно?
– А как же, Кармин на бреющем в деревья вмазал!
У меня даже дух захватило от такого сообщения. Уж я-то знаю, что значит врезаться на бреющем в деревья!
– А как же!… Как же он жив-то остался?! Подошел инженер эскадрильи.
– Что будем делать?-обратился я к Гриневу.- Самолет раз регулирован и к полету негоден. Инженер пожал плечами и, словно ища поддержки, растерянно взглянул на Тараканова.
– Сложно все это, - произнес он, глядя под ноги.- Командир полка знает, что Карпин врезался в деревья, но машина-то цела, и значит, ничего не произошло!
– Да, да, конечно!-вставил я.- Вы хотите оказать, что при таком положении никто не возьмет на себя смелость отставить самолет от полета? Так ведь?
– Да, - согласился инженер.- Ведь если «девятка» не полетит, тогда придется давать объяснения и выявлять виновных. А Карпина за это по головке не погладят: дело подсудное. Значит, ЧП! Командиру полка, неприятность.
Тараканов нетерпеливо кашлянул. Я повернулся к нему:
– А каково ваше имение как парторга?
– Ставить самолет на прикол, раз он плохо ведет себя в воздухе!-твердо оказал Тараканов.- Мы попробуем его исправить. Но это сложно. Нужно повозиться несколько дней.
На том и порешили. Я позвонил в штаб и сказал Ермашкевичу, что «девятка» неисправна и в бой не пойдет.
Боевое задание полк получал на КП аэродрома. Мы сидели в большой уютной землянке, за тремя рядами длинных столов, заваленных сейчас шлемофонами, планшетами, развернутыми картами. Командир полка, начальник штаба, начальник связи, метеоролог - все на своих местах. Командир явно не в духе, и только я, наверное, один догадывался - почему.