Небо в огне
Шрифт:
Машина бежит, прыгает. В груди холодок. Слушаю каждой клеткой своего тела, как медленно-медленно нарастает скорость. Мы бежим под уклон, на сосны. Страха нет. Ничего нет. Все чувства выключены. Я только слушаю, слушаю…
Самолет становится легче. Еще легче. Но лес все ближе, ближе. В груди холодок все больше, больше. Хочется дернуть штурвал, чтобы подорвать машину, скорее очутиться в воздухе. Но я терплю. Терплю, сколько можно, до самой-самой последней грани. Здесь горячиться нельзя: поддернуть машину раньше времени - это значит уронить
Я жду… Жду… Пора!
Чуть поддернул штурвал. Самолет подскочил, оторвался, повис, качаясь в воздухе, и медленно, медленно поплыл к соснам.
Высокие сосны, страшные сосны. Ах, как хочется, потянув штурвал на себя, перескочить через них! Но это невозможно: мала скорость. И я смотрю, смотрю расширенными глазами на сучковатые стволы. Вот тут-то, если чихнет мотор…
Самолет плывет, плывет на малой скорости. Моторы ревут, ревут на полной мощности, отдавая без остатка все свои две тысячи двести лошадиных сил.
А сосны ближе, ближе… Перетяну или не перетяну?
Макушки сосен проплыли рядом. Неужели? Неужели проплыли?! Я не верю такому счастью. Да, проплыли. И у нас уже высота пятьдесят метров. Сто! Двести! Я безмерно счастлив. Мы летим как надо. Я даже убрал обороты моторам. И мы видим впереди аэродром. Вот он, совсем близко. Стоят самолеты…
Трррахх! Левый зачихал, закоптил, затрясся… Чихай! Мы уже идем на посадку, и нам совсем, совсем не страшно. Вот чихнул бы ты минут десять тому назад!
Как это случилось
До нового, 1943 года осталось три дня, а я все еще сидел на чужом аэродроме.
Приняли меня хорошо. Определили на квартиру к командиру учебной эскадрильи капитану Ефимову. И сам Ефимов, и его жена, маленькая голубоглазая женщина с толстой русой косой во всю спину, люди хорошие, очень гостеприимные. Я в их глазах овеян боевой романтикой. Они оба ухаживают за мной, предупреждая все мои желания, и мне от этого неловко. Стараюсь быть поменьше дома. Хожу на линейку к самолету, мужественно мерзну возле техников. Однажды хотел по-•мочь, схватился голой рукой за гаечный ключ да так и примерз к нему. Мороз подкручивал к тридцати.
Техники измучились вконец. Моторы никак не хотели нормально работать. Крутятся, крутятся, гудят, ревут на разных режимах, все хорошо - и вдруг: тррах-тах-тах-тах!
– затарахтят, задымят, застреляют. Черт бы их побрал совсем! На ребят жалко смотреть: промерзли насквозь. Черные стали, как головешки. На пальцах, на ладонях кусками сорвана кожа. Проклятый мороз!
Ломаем головы, гадаем: отчего барахлят моторы? Перепробовали все. Снимали, продували, чистили карбюраторы. Нет, все то же! Может быть, что с зажиганием? Нет, не то. Не могут же по этой причине барахлить сразу оба мотора.
Я подозревал, что где-то в системе бензопровода замерзла капелька воды, и гуляет теперь по трубкам ледяная пробочка. Может
Как смогли, продули сжатым воздухом бензосистему. Вроде бы ничего. Запустили моторы, опробовали. Ничего - работают. Облетали в воздухе. Нормально. И решили: тридцать первого, в канун Нового года, вылететь. Надоело все, тянуло в полк.
Ефимов с женой принялись меня уговаривать:
– Да куда же вы полетите? Оставайтесь. Вместе встретим Новый год. Но я стоял на своем:
– А ребята? Вы посмотрите на них: головешки! Одни носы остались. Нет, полетим. Как-нибудь…
Я планировал так.
Дни стояли морозные, но безоблачные. Взлетим и тотчас же начнем набирать высоту. Тысячи три. И пойдем. Если и чихнут невзначай моторы, у нас высота. Почихают, почихают и опять заработают. А там и Москва, и наш аэродром…
Но утром оказалось все не так. Небо покрылось облаками, и мороз упал до десяти. Мороз ничего, но вот облака!…
Моторам я не верил нисколечко. То, что облетывал позавчера, - это они притворились. Лететь или не лететь?
Техники молча, не говоря ни слова, смотрели на меня умоляющими взорами. И я сдался:
– А, ладно, как-нибудь. Полетели, ребята!
Мигом загрузили машину имуществом, погрузились сами. Запустили моторы, взлетели. Набрали высоту шестьсот метров и уперлись в облака. Мала высота. Очень мала! У меня от неприятных мыслей сосет под ложечкой. Может, вернуться? Или уйти за облака? А что это даст? Земли не будет видно. Откажут моторы - придется планировать на авось. А здесь места гиблые, сплошные леса, да еще какие! Даже лоси водятся. Сам видел. Стоят в буреломе, как лошади, головы друг другу на шею положили, нежатся.
Летим. Проходим Иваново. Проходим Лежнево. Хвала аллаху, сто километров позади. Моторы гудят, винты крутятся. Надолго ли?
Скоро Суздаль. Ищу глазами город. Дымка, видимость неважная. Под нами сплошные леса. И вдруг - трррахх! И… тишина. Отказали оба мотора… Враз! Винты еще крутятся по инерции, но моторы мертвы. Высота пятьсот метров… Четыреста!… Триста!… Самолет валится вниз. Камнем. Лихорадочно шарю глазами: нет ли где какой площадки? Нет. Лес. Сплошной лес.
Двести метров! Сто!… Мчусь на сосны. Все - конец…
– И именно в эти-то последние секунды передо мной, необъяснимо откуда, появилась полянка. Откуда она взялась? Ведь не было же ничего! Сплошной лес - и вдруг! Хорошая, довольно большая полянка. Сосны выше меня! Я еще жив?! Жив. Перед глазами ровная, ровная снежная поверхность. А вдруг это болото…
Все еще не веря своим глазам, добираю штурвал. Машина едва слышно касается колесами снежной целины. Бежит, постепенно гася скорость. Впереди внезапно появляется валун. Большой, метра три в поперечнике. Осторожно огибаю его. Еще один - слева. Он не опасен, проносимся мимо. Машина замедляет бег. Я уже начинаю ликовать в душе, но радость оказалась преждевременной.