Небо в огне
Шрифт:
– Ну, ни пуха вам, ни пера. Молодцы! Я готов был провалиться сквозь землю. Стыд-то какой!
– Слушайте, Елизаров… Но Елизаров меня перебил:
– Ладно, ладно, старина, о чем разговор! Я же сам все подстроил!
– Саа-а-ам?! А какой же был для этого повод?
– Как какой? А кто мне в столовой сигнал подавал? Ногой. Под столом?…
Я обнял капитана:
– Хороший ты мужик, Елизаров!
Курсант Алексеев
…Мы не ожидали здесь пасмурной
Мы сели. Не зная, куда рулить, я отодвинул фонарь кабины и приподнялся на сиденье. Ага! Вон кто-то бежит навстречу, машет руками. Порулил к нему. Развернул машину и поставил ее на якорную стоянку так, как сигнализировал мне молодой и нескладный моторист в старой, видавшей виды прорезиненной куртке.
С минуту я сидел, отдыхая. Все-таки пять часов полета в довольно скверную погоду давали себя знать. Остудив моторы, я с чувством грустного недоумения ударил пальцами по лапкам выключателя. Моторы, смачно похлюпав, остановились.
Все! Конец. Отвоевалась старушка! Не бомбить тебе больше фашистов. Не блестеть серебром в лучах прожекторов и не стонать от осколков…
Но ты не радуйся, старушка, и покоя не жди. Всякие летчики будут садиться теперь в твою кабину. И не летчики даже - ученики. И ты не будешь для них плацдармом, защитой, надеждой. Ты не будешь возмездием. Ты будешь просто трамплином учлета. И никто не погладит тебя любовно рукой, и не поблагодарит за то, что вынесла ты экипаж из огня зенитной сумятицы…
Я был взволнован по-настоящему. Взволнован так, будто мне и в самом деле предстояло расставание с настоящим живым другом. А машина, действительно, была словно живая. Еще теплились в кабине запахи горячих моторов, еще потрескивали, остывая, цилиндры и слышен был шорох в наушниках.
Евсеев опустился на землю по лестнице, подставленной Кравцовым, и стоял поодаль, и уже в руках у него был портсигар. Продувая мундштук папироски, он с каким-то интересом поглядывал на хвост самолета.
Что он там увидел?
Я вылез на крыло и бросил взгляд туда же, куда смотрел Евсеев. Моторист, совсем еще мальчишка, долговязый, в замызганной шапке-ушанке, в грубых солдатских ботинках с обмотками, выглядел, действительно, интересно. Но не это привлекало к нему внимание, а его какое-то странное поведение: Он стоял, почти весь прижавшись к самолету, и любовно гладил ладонью небольшую рваную пробоину в борту, которую так и не успели залатать после недавнего вылета на цель. И лицо моториста, совсем еще по-мальчишески свежее, с легким пушком на щеках, выражало столько благоговения к машине, что у меня благодарно и сладко закатилось сердце.
Я спрыгнул на землю. Моторист вздрогнул, обернулся на шум и, встав по -стойке «смирно», лихо приветствовал меня, взяв под козырек:
– Здравствуйте, товарищ командир!
– Здравствуйте, - ответил я, отдав ему честь.
– Вы кто - моторист?
– Никак нет, товарищ командир!
– бойко ответил паренек.- Я учлет.-И, подумав, добавил:-Старший
Ну, совсем огорошил меня этот парнишка! Контрастная фигура, что и говорить. По обличию - моторист, по поведению - летчик, да еще, видать, какой! А что передо мной стоял прирожденный летчик, я уже не сомневался. Было видно - он страстно любил авиацию, а это в летном деле означало все!
– Та-а-ак, - растерянно протянул я.
– Значит, вы учлет. А где же техник или еще кто? Почему нас не встречают и… кому же тогда сдавать самолет?
Алексеев как-то настороженно оглянулся, и на лице его промелькнула на миг такая лукавая ухмылка, что было видно - парень хитрит.
– Товарищ командир!
– сказал он, приняв заговорщицкий вид.- Тут у нас такое дело: ну… не хватает самолетов. И-и-и… там война, а мы тут в школе прохлаждаемся. Надоело - вот так!
– И он черканул себя пальцем по шее.
– Ну и-и-и… я вас встретил. В нашу эскадрилью.
– Он снова оглянулся, торопливо, шепотом договорил:- А рулить вам надо было во-он туда… Видите, машут и бегут. А вам все равно, а? Ну, ведь правда, все равно?…
Мне определенно нравился этот паренек. Конечно, он рвался на фронт, и ему хотелось скорее пройти курс учебы, но самолет нужно было как-то сдать по начальству, а не так, кто перехватит.
Я оглянулся. Да, действительно, двое бегут из последних сил и отчаянно машут руками.
Подошел заинтересованный Евсеев, вылез Заяц из своей «норы», растерянно сдвинул шапку на затылок Кравцов, а паренек просяще заглядывал мне в глаза и все твердил:
– Ну все равно ведь, а? Ну все равно!…
И мне снова представился его жест, как он гладил ладонью пробоину, и какое у него при этом было одухотворенное лицо. И вспомнились мои горькие мысли при расставании со своим самолетом. Нет, неправ был я! Глубоко неправ. Этот самолет попадет в настоящие руки!
А двое уже подбегали, и надо было на что-то решиться. И я сказал торопливо:
– Ладно, успокойся, - пусть будет по-твоему. Что надо делать?
Алексеев даже застонал от счастья:
– О-о-о, товарищ командир! Скажите им только, что самолет уже сдан, а я мигом инженера приведу!
– И убежал.
Двое приблизились, запыхавшись: старший техник-лейтенант, среднего роста крепыш с угловатым самонадеянным лицом, и высокий, как жердь, моторист.
Техник, глаза по ложке, подлетел ко мне:
– Вы летчик? Переруливайте в третью эскадрилью!
Я опешил, и меня уже задело: не поприветствовал, как полагается, и сразу же приказывать! Подожди, голубчик, я сейчас тебя отчищу! И, встав по стойке «смирно», вежливо ему откозырнул:
– Здравствуйте, товарищ старший техник-лейтенант! Это во-первых…
Техник смутился, но не очень. Небрежно мне козырнув, он раскрыл было рот, чтобы что-то сказать, но я его опередил:
– Помолчите! Это во-вторых. В-третьих, почему вы со мной в таком тоне разговариваете? И в четвертых, вы опоздали, - самолет уже сдан. До свидания!