Небо зовёт
Шрифт:
Так как Николай и отец с матерью были постоянно на работе, заботы по уходу и присмотру за младшими братьями легли на мои плечи. Рождение каждого последующего брата, а их было после меня еще четыре, повергало меня в тоску и смятение. Со слезами на глазах я думал: «Ну сколько же их можно рожать, и так есть нечего, а тут опять…» Однако проходило время, я успокаивался, привыкал к своей роли воспитателя и продолжал учить братьев тому, что умел сам.
Село наше Хвастовичи занимало большую площадь, огибая с трех сторон большое глубокое озеро. Это был районный центр, где, как и подобает, были размещены: здание районной администрации, школа–десятилетка, базар, церковь, районная больница и несколько мелких цехов по переработке молочной и мясной продукции. Добротные кирпичные двухэтажные здания под «железом» или с черепичными крышами были только в центре, по окраинам же повсюду стояли старые из деревянного сруба избы под соломенной крышей. Такая изба была и у нас. Состояла она из двух комнат: чистой — горницы и «грязной», где почти половину площади занимала огромная русская печь, на которой в студеное зимнее время спала вся наша большая семья. В комнате размещались также: две широкие дубовые лавки вдоль стен, стол с табуретками, ткацкий станок, прялка и подвешенная к потолку зыбка, в которой «выкачивались» все мои братья, в том числе и я. Тут же возле печки
Коллективизация
Когда началась коллективизация сельского хозяйства, в нашей семье уже было четверо детей. Отец с матерью из кожи лезли, чтобы прокормить такую ораву. В хозяйстве у нас была одна лошадь, две коровы, штук пять овец и десяток гусей. Земельный надел в две десятины (немного больше двух гектаров) с большим трудом обрабатывался, а половину урожая ржи и пшеницы сдавали государству в виде продналога. Оставшегося зерна хватало и на семена, и на продажу, и на то, чтобы прокормиться. Кампания по созданию колхозов в стране уже набирала темп и, наконец, дошла до нас. Малообеспеченные, многодетные и безлошадные крестьяне, хоть и без особого желания, но в колхоз все же записывались, совершенно не понимая, зачем это надо. Тех, кто отказывался идти в «новую жизнь», объявляли кулаками, отбирали все нажитое имущество и ни с чем высылали в Сибирь. Скрепя сердце, и моим родителям пришлось отдать в колхоз единственную лошадь, корову и три овцы. Для ведения домашнего хозяйства нам оставили телку, две овцы и козу с козлятами. Первый год хозяйствования по–новому показал, что власти не готовы были ни организационно, ни технически к такому важному и ответственному мероприятию. Почти половина земли была не засеяна, а та, что была обработана, вследствие засухи дала очень низкий урожай зерновых. Сдав его государству, колхозникам не осталось ничего. Зиму с 1932 на 1933 год прожили без хлеба, на одной картошке. Лето 1933 года оказалось еще более жарким и засушливым. Отсутствие дождей, жара и знойный ветер сделали свое дело. Земля потрескалась, все посевы и луга превратились в выжженную пустыню. Начался падеж скота. Хозяйских коров пасли в лесах, где хоть какая–то зелень была, а колхозный скот до зимы не дожил, его или сдали на мясокомбинат, или он от бескормицы подох. Люди, чтобы не умереть с голоду, стали резать скот и использовать его в пищу. Ели все, что можно, чтобы выжить: липовые листья, кору, различные корни растений, лебеду, крапиву, а когда наступили холода и вовсе пришла беда. Отцу пришлось все ценное, что было в семье, выменять в городе на муку и крупу, из которой мама варила что–то наподобие супа. Помог спасти братьев от голодной смерти брат Николай. Он тогда работал на льнопрядильной фабрике, единственном предприятии в райцентре, где работникам выдавали по четыреста грамм хлеба. Этот драгоценный кусочек он приносил домой, разрезал на равные дольки и награждал нас. Зима унесла с собой множество человеческих жизней. Прежде всего умирали самые слабые — старики и дети. Парни и девушки, чтобы не умереть голодной смертью, убегали в город, хоть и там было не сладко. Наша семья перезимовала и выжила, хотя на детей было страшно глядеть — одна кожа да кости. Чтобы засадить огород, отцу пришлось продать последние праздничные яловые сапоги и костюм, чтобы купить несколько ведер картошки на семена. Весной выпало несколько проливных дождей, и все пошло в рост. Как только в лесу появились ягоды, я каждый день собирал их, а мама продавала служащим и на вырученные деньги покупала детям хлеб. Так с горем пополам дожили до молодой картошки, которая и поставила нас на ноги. Года два после голодовки люди не могли прийти в себя, пока не завели у себя какую–то живность. Через год и у нас была корова, овцы, куры и гуси. «Жить стало веселее».
Потасовка
Кроме обязанностей няньки, летом я еще пас гусей. Как–то погнал я трех гусынь, с уже взрослыми гусятами, пастись на околицу. Там росла густая сочная трава, и все шумное семейство принялось наполнять ей свои безразмерные желудки. Нещадно палило солнце. Я лежал в траве и читал книгу. Мои подопечные, не обращая внимания на жару, паслись рядом. У меня, разморенного летним зноем, появилось неотвратимое желание окунуться в речку. Перед этим соблазном я не мог устоять и, бросив работу, помчался на озеро. До него было километра два, но я очень резво бегал и минут за десять добежал до воды. В то время трусов никто не носил. Девчонки и мальчишки, пока на интимных местах не появлялся пушок, не стесняясь, купались вместе нагишом. Сбросив штанишки, я бросился с разбегу в прохладную живительную воду. Ребятня кричала, брызгалась, визжала, часами не вылезая из воды. Я присоединился к ним и, плавая наперегонки, забыл и про гусей, и про все на свете, а когда вспомнил, солнце уже перевалило за полдень. Надев штаны, помчался к своему рабочему месту, однако гусей нигде не было. Со слезами на глазах обегал всю околицу, но гусей нигде не нашел. Расстроенный, подхожу к забору одного из домов, где жили коммунары, и слышу гогот гусей. Я перелез через забор и увидел своих гусей, запертых в хлеву. Высунув через решетчатые двери длинные шеи, они жаловались мне, что провинились и попали в «плен». Чтобы читателям было понятно, что это за коммуны и коммунары, объясняю. В период
… Я подошел к сараю и только хотел отпереть дверь и выпустить «арестованных», как вдруг, откуда ни возьмись, появились трое пацанов моего возраста, окружили меня, а один из них, самый рослый, пожирая ненавидящим взглядом, с презрением спросил:
— Ты чей, хмырь?
— Я Васька Трохалёв, а что?
— Ничего хорошего. Твои гуси зашли в наш огород и подергали только что высаженную рассаду капусты, и за это будешь наказан.
— Если хотите бить, то бейте, только гусей отпустите, а то еще дома получу от мамы взбучку.
— Сначала получишь от нас, а потом уж от родителей, и будешь знать, как пускать гусей в чужой огород. Колька, заходи сзади, а мы спереди будем его разукрашивать.
Я сжался весь, как пружина, и приготовился дать отпор, хотя прекрасно знал, что силы будут неравные. На всякий случай сказал им: «Это нечестно, трое на одного, вот если бы один на один, то еще неизвестно, чья бы взяла.»
— Ты посмотри, какой наглец, нашкодил, да еще хочет, чтобы с ним честно подрались. Что ж, не трогайте его, пацаны, я и сам ему морду набью.
С этими словами он накинулся на меня и со всего размаху хотел вмазать в ухо, я пригнулся, и его кулак просвистел у меня над головой, а он, не удержав равновесия, свалился на землю. Быстро вскочил и снова, как танк, попёр на меня. На этот раз его кулак достиг цели. Он попал мне в зубы, но, разгоряченный, я уже боли не почувствовал. Началась потасовка. Как только он перестал махать передо мной руками, я с силой двинул ему кулаком в нос. Из него тотчас же закапала кровь. Как только он увидел кровь на рубашке, растерялся, а я, воспользовавшись его замешательством, принялся колотить его куда попало. Его друзья, видя, что Иван перестал сопротивляться, накинулись на меня и стали дубасить всей компанией. Мне они накостыляли порядочно, но и им досталось на орехи. Наконец, измученные и изможденные, побитые и вымазанные, остановились и, размазывая по лицу кровь из расквашенных носов, замерли, решая, что же делать дальше. Иван, получивший от меня больше всех и, видя мою решительность продолжать потасовку, примирительно сказал: «Забирай своих гусей и у нас чтобы больше не появлялся, а то отделаем тебя пуще прежнего. Петька, выпусти его птицу, а он надолго запомнит, как пускать гусей в чужие посевы». Мальчишка послушался, открыл дверь, и мои гуси с радостным гоготом вышли на свободу. Еще несколько часов пас их на лугу, а когда стало заходить солнце, погнал домой. По дороге стал думать, что скажу родителям, которые обязательно спросят, где и кто меня так разукрасил. Честно скажу, что очень не любил врать, но и признаваться, что бросил работу и убежал купаться на речку, было тоже опасно, потому что за это отец обязательно всыпал бы мне по заднему месту своим неизменным воспитателем — жестким кожаным ремнем, что он неоднократно и делал с нами, озорниками. А скажу–ка я, что сторонские ребята хотели побить Кольку Махоткина, а я за него заступился, подрались, но мы им накостыляли больше. Приняв решение, загнал гусей в сарай и с геройским видом предстал перед мамины ясны очи. «Слава Богу, отца дома нет, а то могло быть расследование с пристрастием», — подумалось мне. Вид, наверное, у меня был живописный, если мама, глянув на меня, запричитала: «Опять, оболтус проклятый, подрался. И когда ты уже образумишься? Только одни синяки и шишки сошли, так полюбуйтесь: нос распух, губа, как у зайца, рассечена надвое, под глазом синяк, на лбу багровая с отливом шишка. Не ребенок, а наказание Господне». Приготовленная оправдательная речь не понадобилась. Шлепнув пару раз ладошкой по заднице для порядка, мама, махнув рукой, пошла доить корову. Ребятня обступила меня и сочувственно стала спрашивать: «Батка, у тебя на лыле вавка?» Глядя на их грязные мордашки и пытливые глазенки, я рассмеялся, и на душе стало веселее и спокойнее. Сережке тогда было лет шесть, а Ивану не было и трех. Я присел возле них на корточки, обнял, погладил по выгоревшим волосам на их головках и окончательно успокоился. Вошла мама с подойником. Процедила сквозь марлю молоко, налила нам по стакану, откуда–то извлекла кусочек ржаного хлеба, разрезала его на три равные части, посмотрела с печалью на нас и с железными нотками в голосе сказала: «Ешьте и марш в постель». Постели, как таковой у нас и не было. Зимой, как я уже говорил, вся семья ютилась на печке, а летом прямо на пол стелили домотканое рядно, маминого изготовления и так, не раздеваясь, покатом спали.
Расправившись с ужином, хотя и было еще светло, лег с ребятишками спать в надежде, что к утру опухоль сойдет, ссадины заживут и не надо будет ничего врать отцу.
В ночное
Помню, было мне лет двенадцать, как пришёл к нам соседский парнишка, мой однолеток — Юрка Ерохин и говорит: «Вась, мне вчера дядя Афоня хромой предложил водить двух его лошадей в ночное, а мне за это обещал справить к школе обутку и новые штаны с рубашкой. Как ты думаешь, соглашаться мне, али нет?»
— Чо тут думать, конешно, соглашайся. Если бы мне предложили, я бы с радостью согласился. Пошёл бы в пятый класс в настоящих кожаных ботинках и в штанах из настоящей материи, а то холщовые колючие, как из проволоки, и ноги, и между ногами вечно натираешь.
— Ты знаешь, у дяди, Афонина соседа, три лошади, он единоличник, и, наверное, тоже согласится, чтобы ты пас его лошадей. Я завтра ему тебя предложу. Вот будет здорово, если он тебя наймёт, и мы вместе будем гонять лошадей в ночное.
На следующее утро к нашему двору подъехала телега, запряжённая молодой рыжей кобылкой. Тот самый единоличник — мужчина лет сорока пяти, уверенно зашёл в дом, поздоровался и говорит отцу:
— Я чо к вам пришёл, Прокофий? У тебя, слышь, парнишка говорят шустрый. Мне бы лошадей попас до школы, а я ему одёжку и обутку справлю, да в конце ещё два пуда муки за работу получит, как ты, согласен его отпустить?
— Я то согласен, вот мать может не согласиться. Он ведь у нас главный помощник и Ваньку с Серёжкой нянчит, и гусей пасёт, и огород полет. Старшой–то наш Николай, уже два года на «прядилке» работает, помощи–то от него никакой, а вот Васька–то теперь заместо него.
Отец повернулся в сторону чулана и громко позвал: «Наталья, поди–ка сюда». Вытирая руки о передник, мама вышла к мужчинам.
— Слышь, мать, вот Фёдор сватает Ваську нашего. Хочет, чтобы он по ночам пас его лошадей. Как ты на это смотришь?
— А вы его спросили? Может он не согласится.
— Если ты согласна, то он и подавно. Васька, поди–ка сюда.
Я сидел в чулане, весь разговор слышал, был в восторге и в душе благодарил Юрку Ерохина, за то что успел сделать мне хорошую рекламу.