Небо зовёт
Шрифт:
Мне вдруг тоже захотелось сбросить с себя все эти обновки и так же, как и все, идти босяком и в «холщовках». Между тем, болтая о своих мальчишеских делах, пришли в школу. На первой же перемене наткнулся я на своего обидчика Ваньку Бушуева, который со своими друзьями меня поколотил. Этого я ему простить не мог, и на следующий день решил с ним рассчитаться. Колька с Ерохой меня поддержали, но сказали, что в школе драку затевать не желательно, а лучше набьём, когда пойдём домой. Так и решили. Однако, Ванька оказался хорошим дипломатом и, почуяв недоброе, на большой перемене первым подошёл ко мне, подал руку и сказал:
— Слышь, Вась, я знаю, ты хочешь со мной поквитаться, но я не хочу воевать, давай лучше мириться, а я тебе буду каждый день горбушку хлеба приносить.
— Мне надо подумать, — ошарашенный таким оборотом дела, промямлил я.
— А чё тут думать–то, как гласит народная мудрость: «Худой мир лучше любой, даже победоносной войны».
Испытывающий постоянное чувство голода, при слове «хлеб» у меня потекли слюнки и я ответил:
— Ладно, я согласен, только если соврёшь, то получишь вдвойне.
Однако Иван оказался хозяином слова и целый год платил дань за мою рассечённую губу и разбитый нос. Все стороны были довольны. Каждую большую перемену Бушуевскую краюху хлеба делили на троих и с удовольствием уплетали. Потом Иван присоединился к нашей компании и стал её преданным членом.
Спустя много лет встретились с ним в родной деревне и были несказанно рады, что прошли трудными дорогами войны, выдержали, выстояли и остались живы. С ностальгией и улыбкой вспоминали наши детские шалости и проделки. Он оказался способным малым, перед самой войной закончил десять классов, потом фронт, а после войны поступил в один из Московских ВУЗов, а после его окончания, через несколько лет стал главным инженером на каком–то заводе. Домой в деревню, как и я, приезжал к родителям, которые с нетерпением ждали своих сыновей, раскиданных по всему Союзу.
Пеньковый путь
Время шло. Учёба в школе мне нравилась. Учился я без всякого напряжения. Прослушав урок, всё запоминал, а домашнее задание делал на переменах, так как дома никаких условий для учёбы не было, к тому же родился очередной ребёнок, Егор, и мне сразу после занятий надо было включаться в работу по уходу за малышней. В то время беременным женщинам даже на производстве не давали отпусков, и они работали до самых родов. И после рождения ребенка их никто не освобождал от домашней работы, которой всегда было невпроворот. Свою маму, Наталью Михайловну, я всегда сравнивал с Некрасовскими героинями, которые «…Коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт…». Стройная, высокая, быстрая и ловкая, она была неутомима. Успевала всё: обшить, обстирать, накормить, приласкать, успокоить шестерых детей, обработать огород, да ещё прополоть участок колхозной свеклы или капусты. Казалось, никакие бури и невзгоды не смогут выбить её из седла. Она никогда не впадала в уныние, всё делала с песней и настроением, как бессменный часовой, была всегда на боевом посту. Отец, Прокофий Андреевич, как и все деревенские мужики, был крепок и жилист, среднего роста с хорошо развитой мускулатурой, с мягким покладистым характером. По большим праздникам любил выпить и расслабиться, да так, что матери нередко приходилось тащить его домой на себе. В колхозе работал конюхом и ездовым. Лошадей любил до самозабвения, и большую часть времени проводил с ними. Как–то, после окончания пятого класса, на каникулах поманил меня пальцем к себе и говорит:
— Вот что, Василий, ты уже большой, я подрядился возить пеньку с льнопрядильной фабрики на станцию Теребень, что от нас в пятнадцати верстах, за рейс будут платить по семь рублей, тут я и подумал, а что если мы с тобой будем её возить на двух подводах, ты на одной, я на второй, а значит и заработаем в два раза больше, уразумел?
— А что тут непонятного? Я и запрягать умею, и править, и тюки с пенькой грузить буду.
— Жалко мне тебя, вставать надо будет рано.
— А мне что привыкать, что ли, я и так каждый день встаю ни свет, ни заря.
— Хорошо, завтра я пригоню лошадей из ночного, ты будь готов, сразу с восходом солнца и поедем на фабрику.
«От домашней работы я никогда не отказывался, но её делай не делай, результата не видно, а тут какое–то разнообразие. Деревни, через которые будем ехать, посмотрю,
— Вставай, сынок, поехали, я уже лошадей запряг.
Я молча вскочил, умылся, выпил кружку парного молока с хлебом и был таков.
— Вот твоя подвода, — показал кнутовищем отец на телегу, запряжённую молодой кобылкой сивой масти. — Сейчас поедем на фабрику, загрузимся и на большак. Пока ты дороги не знаешь, я буду ехать впереди, а ты сзади.
— А когда будем ехать назад, я буду ехать впереди.
— Можно, только будь внимателен, всё запоминай и учти, лошади не привыкли к машинам и паровозам, могут испугаться и понести, поэтому, как только подъедем к станции, лошадей взнуздаем, а ты крепче держи вожжи.
Перекрестившись, отец взялся за вожжи и сказал: «Ну, с Богом». До фабрики было километра полтора и мы, пустив лошадей рысцой, минут за десять были у ворот фабрики. Льняное волокно, спрессованное в тюки, стянутые мягкой железной проволокой, весило не менее двадцати килограмм. Привыкшему к физическому труду, такой вес меня не пугал, и за каких–то полчаса мы с отцом нагрузили подводы и, получив у кладовщика накладные, тронулись в путь. Возы были внушительные, как по объему, так и по массе, и лошадям было нелегко их тащить по ухабистой просёлочной дороге, пока не выехали на шоссе. Тут покрытие было получше, и лошади зашагали веселее. Ослабив вожжи, с высоты своего «возного» положения, стал осматривать покрытые зелёным ковром широкие колхозные поля, обещавшие дать хороший урожай пшеницы и ржи. На незасеянных полях паслись стада коров, овец, молодых жеребят. Косцы, выстроившись гуськом, как стая журавлей в небе, слаженно и ритмично махали косами–крыльями, оставляя за собой ровные полновесные рядки свежескошенной травы. Неутомимые серенькие птички–жаворонки, повиснув над землёй, пели свои нескончаемые песни, в траве стрекотали кузнечики. Собирая сладкий нектар, над цветами жужжали шмели и пчёлы. Всё живое жило и радовалось летнему погожему дню, выполняя каждый свою миссию на земле, предначертанную самой матушкой природой. Впервые очутившись на свободе, освобождённый от повседневной беготни и суматохи, посмотрел на мир другими глазами. Только сейчас, разглядывая эту красоту, я увидел мир другими глазами и почувствовал свою принадлежность к чему–то большому и очень важному. Так, проезжая через поля, леса и перелески, минуя хутора и сёла, повсюду в поле зрения попадались сельские труженики, работающие на полях, огородах, колхозных фермах и обеспечивающие хлебом насущным огромную, возрождающуюся из руин, родную Страну. Подумалось мне тогда: «Как хорошо, что родился я в это счастливое время и причастен к строительству невиданного доселе молодого социалистического государства». Радостный патриотический порыв охватил всю мою молодую наивную душу, и захотелось петь, как эти весёлые, беззаботные пташки.
… На станцию приехали часов в одиннадцать. Я, переполненный дорожными впечатлениями, стал с мальчишеским азартом разгружать увесистые тюки, а отец пошёл в контору, чтобы сдать товар и получить нужные бумаги. Вернулся он с кладовщиком, пересчитали тюки, и грузчики занесли их в склад. Я почувствовал, что очень голоден и сказал об этом отцу. Он, видно, тоже проголодался, и тут же вытащил из холщовой сумки две бутылки молока и краюху хлеба. Подкрепившись, отправились в обратный путь. Отъехав километров пять, отец свернул с дороги, остановился и сказал:
— Мы–то пообедали, но и лошадям надо поесть и отдохнуть. Давай, распрягай свою Сивку, а я свою, пусть часик попасутся, только вперед надо сводить их на водопой. Тут рядом в овраге течёт ручей с чистой водой, иди напои.
Я выполнил просьбу отца. Освободившись от сбруи, труженицы наши принялись щипать травку, а мы с отцом прилегли рядом возле телеги. Ещё никогда не оставались мы с ним наедине вот так, без дела. Мне захотелось, чтобы отец рассказал какую–нибудь историю из своей жизни. Тронув его за плечо, попросил: