Небом крещенные
Шрифт:
— Тзибеков дома? — спросил Костя, когда в окошке показалась закутанная в белый платок по самые глаза женщина.
Та быстро и обрадованно закивала головой:
— Дома, дома, дома…
Вышел Тзибеков — старый, изможденный казах. Внесли Костин чемодан.
В задней глухой комнатке, в которой не было никакой мебели, хозяева и гость уселись на полу. Они говорили между собой по-казахски. Костя, не понимавший ни слова, вынужден был молчать. Он открыл чемодан, показал товар. Это был чай, упакованный в самодельные пачки — по двести граммов. Появилась пиала с кипятком.
— Индыйский?
— Индийский, высший сорт.
— Сколко будэт?
— Тысяча рублей за килограмм.
Хозяева быстро заговорили по-казахски, заспорили. Внезапно примолкли. Тзибеков покачал головой:
— Тисча нэ будэт.
Костиному другу они охотно платили по тысяче рублей за килограмм чая. Может быть, нынче упала базарная цена. Тзибеков по рекомендации того же дружка — честный спекулянт: не дает тысячу за кило, значит, не может, невыгодно.
Они молчали. Тзибеков царапал грудь заскорузлой рукой. Ватная стеганка его была надета на голое тело.
— Восемьсот пойдет? — спросил Костя после некоторой выдержки.
— Пойдэт, пойдэт!!!
И сейчас же по какому-то тайному знаку Тзибекова набежали соседи, зашелестели отсчитываемые деньги. Около чемодана толкались, гортанно переругивались — все равно что воронье около добычи. Костя стоял на коленях, совал за пазуху лачки денег, не считая, лишь чувствуя их бумажный хруст.
С помощью соседей Тзибеков смог сколотить только половину суммы. Остальное обещал к вечеру, когда продадут некоторую часть товара.
Было около десяти утра. Теперь Костя пойдет на свидание, ради которого приехал издалека. Он пошел в Новый город. Разыскал ресторан, позавтракал весьма капитально, чтобы уже не возвращаться к этому вопросу до вечера. Потом он сел в автобус и поехал в местный аэропорт. Куда бы Костю ни занесло во время его бродяжничества после демобилизации, он всякий раз бывал в аэропортах, спрашивая летной работы. Тщетно. На этот раз он ехал с обрывком газеты в кармане, как с мандатом.
Здешний аэропорт представлял собой расчищенную от снега небольшую площадку, на краю которой покачивалась на мачте "колбаса" — полосатый конус, туго надутый ветром. Зачехленный, без винтов, старый-престарый ЛИ-2 да четыре "кукурузника" — вся карагандинская авиация.
В грязноватом зальчике ожидания томилось несколько пассажиров. Вошел погреться с мороза человек в пилотской куртке и в унтах. Костя заговорил с ним.
— На летную работу? — переспросил аэрофлотовец. — Если ты летчик, то разве не знаешь, что на летную работу направляет только Москва?
— Да знаю… — протянул невесело Костя. — Не раз выстаивал в очередях безработных летунов там, на площади Ногина.
— Во-во, на площади Ногина отдел кадров ГВФ. И если знаешь, зачем тогда спрашиваешь?
— Да так…
— Лишь бы людей от дела отрывать?
— Я вижу, ты совсем заработался. — Костя вышел на дверь, думая о том, что нашелся на свете столь необщительный тип: ты к нему с добрым словом, а он огрызается как собака.
Не
— Ничем не могу помочь. Вакантных мест у нас нету.
Костя оторопело смотрел на него.
— Но позвольте! Вот же ваше объявление!.. — Был разорван и брошен на снег бумажный конвертик. Обрывок газеты сунут ему под самый кос.
— Верно, наше объявление, — сказал командир подразделения, пробежав глазами по строчкам. — Но вы посмотрите, за какое число и за какой год газета.
— А где там дата? — опешил Костя. — Я прочитал все от строчки до строчки и никакой даты не нашел.
— Тьфу!.. Стоило только лишь перевернуть страницу наоборот. Вот видите внизу: под чертой мелким шрифтом название газеты и дата — 20 марта 1943 года.
Костя нехотя взглянул.
— Да, в сорок третьем мы только начинали развертываться. Летных кадров не было. Мы готовы были любого планериста на самолет сажать. Даже объявление в газете дали. А сейчас подвалило столько демобилизованных летчиков-фронтовиков, что отбою нет…
Не слушая его больше, Костя ругнулся в три этажа. Все рухнуло. Обозленный до крайности, он решил плевать на все, спекулировать чаем, обманывать судьбу-индейку, как она его все время обманывала.
Обратным рейсом того же автобуса Костя вернулся в Старый город.
Прошел "бреющим" по рынку, не задерживаясь, стараясь не обращать на себя внимания. Видел в толпе многочисленных родственников и соседей Тзибекова, опознавая их по самодельным пачкам чая. Товар, кажется, пользовался спросом.
"Торгуйте, торгуйте, братцы", — ухмыльнулся про себя Костя.
На вокзале он разговорился с девушкой из справочного бюро. Рассказал ей байку:
— Иду, значит, с работы, а по тротуару лягушка прыгает, и говорит она человеческим голосом: "Возьми меня с собой". Взял, принес домой. Она опять: "Брось меня в свою постель". Ну, бросил. Лягушка обернулась прекрасной девушкой. Ну, и что же дальше? Вдруг приходит с работы жена. Я ей — про лягушку, а она не верит…
Девушка из справочного весело хохотала. Костя осторожно просунул в окошко сторублевую бумажку. Ее ручка ловко смахнула купюру, чтобы не мешала разговаривать. Через подругу из кассы она устроила симпатичному парню плацкартный билет до Петропавловска. Роскошь, на которую Костя не смел даже надеяться.
К вечеру Тзибеков рассчитался. Помог купить мешок муки, упаковать ее. Чемодан сделался страшно тяжелым. Костя был похож на муравья, подхватившего непосильный груз.
И отправился Константин в обратный путь. Имея верхнее плацкартное место, он не воспользовался им до глубокой ночи. Когда в вагоне все уснули, пошел в туалет и надолго закрылся там. Надо было "утрясти" денежки, опасно носить все время за пазухой. Сложив купюры в стопки, он засунул их во внутренние карманы брюк, пришитые специально.