Недомут
Шрифт:
– Хорошо, - всхлипнула женщина.
– Хорошо, что оттрахает?
– хохотнул внушительный.
– Думаешь, приятно получится? Не дождешься, дурочка. Он тебя сразу прибьет. У него инструкция такая.
– Не надо.
А грузный хохотал, как буйнопомешанный.
– Побеседуй, - попросил он клетчатого, раскидав перед собой бумаги гигантским пасьянсом.
– Почему не разрешала сыну гулять поздно вечером?
– нехотя спросил подчиненный.
– Так ведь поздно, - оправдывалась она.
– А другие гуляли, ничего, - гнул свое надоедливый.
– Это другие дети, -
– А я боялась за своего сына.
– А зачем боялась?
– Вы бесчувственный!
– выпалила она.
– Каждая нормальная мать боится за своего сына. И волнуется, и тревожится, и не спит ночами, если тот не дома.
– На хрен тревожиться?
– удивился знающий.
– На хрен вообще переживать за судьбу близких людей? Им что, от этого лучше? Или вам лучше? Кому лучше, ты мне скажи?
– Материнский инстинкт, - талдычила свое Ольга Николаевна, нескромно пустив слезу.
– Вот хреномуть, - вздыхал самоуверенный.
– Вы же ему заботой делали хуже. Это же лишняя опека. Это тепличные условия. В таких условиям жизнестойкость не вырастает. Вы зла хотели сыну? Отсутствия жизнестойкости?
– Нет, - растерянно рыдала женщина.
– Я хотела, чтобы у Леши все было как у людей. Нормальная работа, нормальная семья.
– Ох уж вы мне, - вздохнул привередливый.
– Нормальное вам подай. Ненормального надо хотеть, ясно? Великого и прекрасного. Великой работы! Прекрасной семьи! И быть достойным такой семьи и такой работы. И тогда нормально. А вам нормальное подай, вот и живете поэтому ненормально.
– Я как лучше хотела, - твердила Смурнова-мать.
– И все хорошо было. С подонками Леша не общался, воровать не научили, пьяницей не стал. Школу кончил на четверки с пятерками. С первого раза в институт поступил, в тот, что выбрал. Получил нормальный диплом, устроился на работу. Платили не много, но ведь платили. Да, я понимаю, семейная жизнь не сложилась, но здесь-то Леша не виноват, просто нашел себе какую-то идиотку. Ну бросила его, потому что не понимала. Только жизнь ведь начинается только. Станет еще начальником отдела, найдет себе хорошую девушку. На свете столько женщин, Леша ведь с любой уживется. Он ведь не бич, не пьяница, скромный, заботливый. Золото, а не муж, только его почему-то не замечают. Он ведь не наглый, я ему нахальство не прививала. Он добрый, тихий, ранимый. Его понять надо. Рано или поздно полюбят, поженятся, заведут детей.
Клетчатый запрокинул голову и зверино захохотал.
– Ну убиенно, ну не могу, - орал он в потолок.
– Детей, говоришь? Золото, говоришь? Ну ошизеть, бля.
Грузный не выдержал серьезной маски лица и тоже грянул искренним смехом. Не верилось, что такой внушительный человек может так прозрачно смеяться. Так смеются дети или хорошие люди.
Левосторонний вежливо подхихикивал. Получалось у молодого да белобрысого, старался, видать.
Из президиума волна веселья выкатилась в зал. Вежливо подхихикивал каждый: и бляха, и писарь, и неведомые статисты, одним словом, все. За исключением, конечно, насупленного Алексея Михайловича. Хотел подхихикнуть из вежливости, но опомился: неужели над родной матерью? Смешок придержал, только
– Скажите-ка, Ольга Николаевна, - попросил клетчато-хохотистый, часто Леша с вами спорил в детские годы?
– Да нет, - сказала она.
– Леша был добрый мальчик. Мать слушался, с хулиганьем не общался.
– Ну ладно, - поскучнел работящий, - ну ладно... А таланты какие в детстве имел?
– Рисовал. В шахматы играл.
– Хорошо рисовал-то?
– Нормально. Только бросил потом.
– А чего бросил?
– Скучно, говорит.
– А до чего в шахматы доигрался?
– Он непрофессионально играл. В четвертом классе сдал на третий разряд, а выше не получилось. Тоже бросил, когда подрос. Правда, играл за команду школы и института. Там больше некому было, а Леша очень дисциплинированный: сказали надо - значит, надо.
– Как вы думаете, во дворе его обижали?
– Да нет, за что его обижать?
– Причуды у него были?
– Нет, слава Богу. Он нормальным рос, от ребят не отличался.
– А если бы отличался, что вы делали?
– Если несильно, то пускай отличается. А если через край, отвела бы к психиатру.
– Книжки читать любил?
– В детстве-то? Конечно.
– А про что?
– Ну я не помню. Про что ребята в детстве читают? Про приключения разные, капитана Блада, трех мушкетеров. Любимое, наверно, виконт де Бражелон. Детективов особо не было, только Сименон и про милицию.
– А чего заумное читать не пробовал?
– То есть?
– Как сказать? Ну не знаю точно. Джойс какой-нибудь, Кант, Гегель... Пробовал читать очень взрослое?
– Вы же знаете, в наше время многих книг не продавали.
– Кого там не продавали? В библиотеку зашел, хоть "Заратустрой" зачитывайся. Ходил он "Заратустрой" зачитываться?
– Нет, конечно, у нас по-другому было: какой Заратустра? Какой Джойс? Маркс, Энгельс, три составляющих, три источника. Диалектика, материализм. Видите, даже я помню.
– С мужем как познакомилась?
– Случайно, у друзей. Они нас и свели: им казалось, что мы будем подходящей парой.
– Ну и как? Оправдались-то надежды? Не зря мутили друзья или лучше бы не старались?
– А почему не оправдались?!
– с вызовом и плачем сказала женщина.
– У нас все нормально! Не хуже, чем положено у людей. И отстаньте, не спрашивайте.
Ольга Николаевна разревелась.
Клетчатый сочувственно посмотрел и устало спросил:
– На цепь?
– Не стоит, - произнес начальник, на секунду оторвавшись от раскладывания бумаг.
– Поговори с ней еще.
– Будешь со мной говорить?
– рявкнул немилосердный.
– Куда же я денусь?
– покорно сказала женщина, утирая лицо платком. Убегать некуда.
– Вот-вот, - заметил умиротворенный.
– Так оно и есть. А скажи нам, Оля, правду. Муж тебя пловастенько трахал?
– Ну знаете, - попытался возмутиться Смурнов.
Когда-то он слышал, что за мать полагается заступаться. Но чужая рука зажала рот, а незнакомый кулак неожиданно и без жалости въехал в мягкий живот. Смурнов дернулся, подавившись несказанным.