Нефертити
Шрифт:
Я дошла с матерью до пристани, а когда корабль был готов, не удержавшись, расплакалась. Кто знает, что может случиться после нашего прощания? Я могу умереть родами, или мать может скончаться от любой болезни из тех, что процветают на берегах Нила. Мы взялись за руки, и я вдруг очень остро почувствовала, как сильно я ее подвела. Я принесла ей лишь печаль — а ведь дочери полагается радовать мать.
— Прости, — сказала я ей. — Будь я хорошей дочерью, я бы вышла замуж за человека, угодного фараону, и осталась неподалеку от
— Ты живешь так, как предопределено Амоном. И сожалеть тут не о чем.
— Но ты одинока, — возразила я.
Мать придвинулась ко мне и прошептала — так, чтобы не слышал отец:
— И я каждую ночь утешаю себя напоминанием о том, что именно тебе, а не Нефертити, улыбнется вечность. Даже без золота, детей или короны.
Она поцеловала меня в макушку, и даже отец, кажется, расчувствовался, когда я помахала на прощание Амарне, драгоценности, сотворенной моей семьей среди песков. Амарна с ее новообретенным блеском и золотом была слабой соперницей Фивам, и все же, когда я покинула ее, на меня нахлынуло ощущение потери: это было наследие моей семьи, а я покидала ее навеки.
21
Фивы
14 фаменота
Наш корабль едва вошел в порт, а мой муж уже был на пристани. Он отвел меня домой и уложил на нашу кровать. Я посмотрела на стены. Когда мы въехали в этот дом, стены были белыми и матовыми. Теперь же на них красовались росписи, изображающие реку, и фаянсовые изразцы.
— Кто все это сделал? — спросила я.
— Я нанял одного художника из города. Он управился за три дня.
Я оценила работу этого художника по достоинству. Она была хороша. Не так великолепна, как мог бы сделать Тутмос, но все равно было красиво. Для реки он подобрал насыщенные и разнообразные цвета.
— Ну, рассказывай! — попросил Нахтмин.
Я вздохнула и рассказала ему про рождение Анхесенпаатон, потом про Кийю и про то, как меня изгнали из Амарны. Нахтмин обнял меня и крепко прижал к себе.
— Что же в тебе такое, мив-шер, что так притягивает к тебе людей? Я думал о тебе каждый день и размышлял: а вдруг твоя сестра задумает подослать ко мне убийц, а потом, когда я буду мертв, выдаст тебя замуж за кого-то другого?
Я ахнула.
— Нахтмин!
— Ты для нее — все, — сдержанно произнес он.
— А ты — все для меня. Нефертити понимает это. И если бы она услышала хоть шепоток в твой адрес, она остановила бы руку фараона…
— Она сделалась настолько могущественна?
— Ты бы видел всех
— А ради него?
— Не знаю.
Нахтмин погладил меня по щеке:
— Давай сейчас подумаем о другом.
И мы занялись любовью. Позднее Ипу принесла нам обед: фиги и миндаль, рыбу и свежевыпеченный хлеб. Мы ели и разговаривали, и Нахтмин рассказал мне о нашей гробнице в холмах за Фивами, о том, как основательно она сделана и как красиво рабочие ее отделали.
— Я нашел рабочих, которых нанимал фараон до переезда в Амарну. Теперь они работают по найму на любого знатного человека, который готов платить. Фараон сделал глупость, не взяв их с собой.
— Фараон сделал много всяких глупостей, — отозвалась я.
Тут со скрипом растворилась дверь, и рука Нахтмина метнулась к ножу. Я посмотрела вниз и рассмеялась:
— Это всего лишь Бастет! Иди сюда, огромный мив!
Нахтмин нахмурился:
— Ты только глянь, какой он большущий вырос!
Я посадила Бастета на колени, и он замурлыкал, радуясь вниманию.
— Даже удивительно, что он не сердится на меня за то, что я уезжала.
Нахтмин приподнял брови.
— Ну… Он тоже тосковал не меньше меня, пока тебя не было.
Я посмотрела на Бастета.
— Мив, ты хорошо себя вел?
— Спроси у своего любимого льняного платья.
Я помедлила.
— Что, того самого?..
Нахтмин кивнул.
— Ты порвал мое платье?! — воскликнула я, и Бастет прижал уши, как будто точно знал, о чем я говорю.
— Сомневаюсь, что он тебя понимает, — заметил Нахтмин.
— Еще как понимает! Он испортил мое любимое платье!
— Возможно, это научит тебя не уезжать из дома, — шутливо заметил Нахтмин.
Мы улеглись, укрывшись легкими льняными покрывалами, а Бастет свернулся у нас в ногах. Я рассказывала про Амарну, Северный дворец и Арену, над которыми трудились тысячи человек, а Нахтмин слушал. Когда настал вечер, мы отворили двери и уселись на балконе, любуясь встающей над рекой луной. В реке отражались большие дома, мерцающие сотнями огоньков.
— Как он может думать, что Амарна когда-либо сравнится с этим? — спросила я.
Я была очень благодарна Амону за то, что я жива и сижу вместе с человеком, которого люблю, на балконе, глядящем на величайший город Египта.
На следующее утро, когда я вернулась в свой сад, я восхвалила мужа за его старания обеспечить мандрагору водой, а гибискус — подкормкой. Даже Ипу поразилась тому, с какой ловкостью он управился с этим всем.
— Я была уверена, что мы тут застанем по возвращении грязь и сорняки, — призналась она.
Мы рассмеялись, и Нахтмин тут же пожелал узнать, над чем это мы смеемся.
— Всего лишь над твоими доблестными свершениями в саду! — отозвалась я.