Неформат
Шрифт:
гаваришь как в Арцахе?» Отец смотрел на неё виновато-лукаво, как провинившийся щенок, и в тон
дочери отвечал с утрированным восточным акцентом: «Слюшай, женщина, волос длинный, ум
короткий, как не панимаешь, национальные корни взыграли?!» Вот это «корни взыграли» было в
доме своеобразным паролем. «Корни взыграли» – был ёмкий ответ на вопросы, в какой ресторан
отца позвали и кто именно. «Корни взыграли» – универсальное объяснение того, почему папа
неблагосклонно
танцевать другие мужчины. В редких случаях, когда отец Ляльки принимал лишнего, –
укоризненный вердикт его жены «корни взыграли» относился как к нему, так и к вожделенному
напитку Ереванского коньячного завода.
Корни его простирались в горную сельскую глубинку Армении, где за водой ходили с
вёдрами к колодцу, в хлебную лавку стояли две раздельные очереди – мужская и женская, а
предметом гордости односельчанам были земляки: маршал и Герой Советского Союза, вхожий с
докладами к Сталину, видный академик, а также прозападный композитор – автор шлягеров
шестидесятых, безупречно стилизованных под блюзы, буги-вуги и даже «Караван» Дюка
Эллингтона.
Его личная судьба была наполнена теми самыми превратностями, о которых так много
говорят. Лет в пять он был привезёным в Москву дальними бездетными родственниками, которые
убедили его родителей, что мальчику в Москве будет лучше: и образование получит, и
московскую прописку.
Он был необычно поздним ребёнком. Родители его, очень пожилые, уже имели внуков.
Конечно, отец был гордился (ему как раз стукнуло семьдесят), что в столь почтенном возрасте
смог родить сына. Но малыш сильно подорвал здоровье матери, и было очевидно, что вырастить
его будет крайне сложно.
Московские родственники принадлежали к тогдашней, ещё довоенной, элите – Иван
Петрович Беленький работал в Совмине, а его жена, на четверть армянка, – в Министерстве
культуры. Они несколько раз забирали Жорика к себе в гости в Москву и привязались к малышу.
Им удалось убедить настоящих родителей оформить отказ от ребёнка – только так они могли его
усыновить. Так Жорик – в свидетельстве о рождении он был записан как Жора – стал носить
фамилию Беленький. Впрочем, весь его вид со всеми внешними атрибутами армянской
национальности представлял разительный и исполненный юмора контраст с фамилией; ирония
усиливалась тем, что по документам он всегда значился не Георгием, а Жорой, и почему
высокообразованные усыновители намеренно пошли на такой афронт в антропонимике – одному
богу известно.
После рождения дочери у Жоры Ивановича сработал, видимо, какой-то схожий механизм
противостояния
Валентины, решил назвать дочь Клеопатрой. Самое поразительное, что в решающий момент в
споре с мужем по этому поводу Валентина обнаружила, что у неё нет убедительных
контраргументов.
– Клеопатра! – мечтательно закатив глаза, словно пробуя на вкус пахлаву, нараспев
произносил Жора. – А известно ли тебе, женщина, что означает это имя?
Валентина оплошала – не подготовилась к разговору и имела в арсенале что-то весьма
обыденное в диапазоне от Ольги до Екатерины. Но Жора, что называется, закусил удила, он был в
восторге от своей находки:
– Это имя означает «царица, любящая своего отца». Отца, понимаешь? И ты хочешь, чтобы
я отказался от такого имени для своей единственной дочери?! Тебя-то она и так любить будет – а
для меня это единственный шанс.
Имя оказалось пророческим – дочь любила отца нежно, с какой-то особой
доверительностью, какой так и не случилось в её отношениях с матерью. Но это стало понятно
много позже. Пока Валентина месяц после родов умоляла мужа дать девочке «нормальное» имя,
в качестве эрзаца использовали просторечное Лялька. Валентина окончательно признала своё
поражение, увидев свидетельство о рождении, где чёрным по белому написали: Беленькая
Клеопатра Жораевна. Она готова была расплакаться, но Жора, обычно податливый и неупрямый,
как все армянские мужья, в этот раз не отступал. Больше в этой ситуации она ничего не смогла
сделать. Не разводиться же! В качестве реванша за поражение Валентина узаконила в обиходе
имя Лялька, резонно указав мужу, что Клеопатру невозможно вслух и без истерического смеха
попросить, допустим, вынести ведро к мусоропроводу или напомнить Клеопатре поменять трусы
на чистые. Как альтернатива с подачи хитрой Валентины фигурировала вообще несуразная Клёпа.
И Жора смирился.
За исключением этого эпизода, Жора являлся идеальным мужем: любил свою жену, решал
все житейские вопросы, одаривал её дорогими подарками, везде и всюду находился рядом – в
общем, настоящая опора и защита. Карьеру он сделал блестящую – стал дипломатом. На момент
рождения Клеопатры уже трудился в Министерстве иностранных дел и ждал назначения за
границу.
Коллеги по работе за глаза иронически-дружелюбно величали его «Беликяном» –
впрочем, с оттенком неподдельной сердечности. Для сердечности имелись простые человеческие
причины: Жора был от природы незлобен, улыбчив, по-восточному обходителен и, взбираясь по