Неформат
Шрифт:
внимание, перебирал в уме возможные варианты трудоустройства в экспортные
загранучреждения, при которых можно было бы совместить весьма специфическую
квалификацию этого русича (если, конечно, у Ляли появятся по отношению к нему серьёзные
намерения) с долгосрочной загранкомандировкой – в Ливию, Индию или, на худой конец, в
недавно создавшийся Бангладеш.
– Странно, что с вашим складом ума вам нравятся стихи, – вклинившись в ближайшую
паузу, сказал Жора. По
подразумевала ответ. Жора частенько использовал такие словесные удочки-«закидушки», чтобы
разговорить собеседника на интересующую его тему. Приём сработал безотказно и на сей раз:
Вадим посчитал необходимым не только сослаться на своего отца, который привил ему любовь к
стихам, но и стал, сам того не замечая, погружаться в пучину уточняющей терминологии:
– Нравятся – не совсем точное определение, пожалуй. Мне интересны стихи как плод
размышлений или умственных мучений поэта, как главы в его собственной судьбе.
– То есть это может быть вовсе и не поэзия? – подсказал Жора. – «Преступление и
наказание» – чем не плод мучений?
– Нет-нет! – воскликнул Савченко. – Проза – совсем другое дело. Проза – это как
полиэтилен, это бесконечное повторение одной и той же молекулярной решётки. Полиэтилен, то
бишь роман, к примеру, Гончарова или Тургенева никогда не кончается. Герои в нём могут
жениться или умирать, разбогатеть или разориться, но повествование длится бесконечно, как
лента полиэтилена на конвейере. Все эти описания дуба у Толстого, облаков над Аустерлицем,
потёртых сюртуков на героях… Этому нет конца, это можно длить до бесконечности. В математике
тоже это есть – существует такая дробь в периоде. Поделите десять на три – и вы получите такой
математический полиэтилен-прозу – три и три в периоде. И к тому же в прозе низкая плотность
мысли. А поэзия – это скорее математическое уравнение, и очень насыщенное если не мыслью, то
хотя бы эмоциями. Например, «Жди меня» Симонова. Что здорово, в каждом стихотворении,
даже не самом талантливом, есть стержень, какой-то магнитный сердечник – индуктор, через
который идут электромагнитные токи, наконец, попросту какая-то законченность. Оно компактно,
оно, слава богу, всегда заканчивается, и разные его части согласованы друг с другом рифмой.
– Вы меня испугали и запутали, Вадим Борисович, – с хитринкой сказал Жора. – Испугали
потому, что я с математикой и физикой не в ладу, подозреваю, что и моя дочь тоже. На такие
глубины абстракции гуманитарии, увы, не посягают. А запутали, потому что я так и не понял, что
вас больше привлекает – стихотворение как форма,
только что изволили сравнить, или всё-таки автор оного с его изломами души или, не дай бог,
даже некоторым негодяйством.
Жора невольно стал стилизовать свою речь под манеру девятнадцатого века, чтобы
удержаться на одной интеллектуальной высоте с этим странным выскочкой из народных глубин.
Может быть, его подзуживало к этому молчаливое восхищение Ляли, которая, отхлебнув вина
чуть больше, чем диктовали правила приличия, теперь с безмолвным интересом, даже не пытаясь
стать участницей разговора, следила за словесным турниром двух мужчин, каждый из которых
был по-своему ей близок. Даже мать в брючном костюме юной модницы, с интересом глазевшая
на гостя, перестала её раздражать.
– И то и другое, – подумав какую-то секунду, ответил Савченко.
– Примеры, Вадим Борисович! – Жора тоже завёлся, хотя и не подавал виду. Ему
захотелось выиграть этот гладиаторский турнир интеллектов на виду у жены и дочери.
– Примеры найдутся, и очень интересные, – с упрямством студента, доказывающего
хорошо выученную теорему чересчур въедливому профессору, ответил Савченко. – Скажем,
«Гренада» Михаила Светлова. Я читал, что он хотел написать что-то сентиментальное,
мелодраматическое – этакую балладу, цыганщину на испанский манер. А получилась трагедия.
– Трагедия? В чём? Погибает главный герой? – Жора, интуитивно угадывая свою роль
умудрённого годами ментора-резонёра на этом пиршестве словес, попытался вывести своего
оппонента на заданный ответ.
– В том-то и дело, что нет! – воскликнул Савченко излишне громко, на секунду забыв о
том, что он в гостях. – Трагедия у самого Светлова, – добавил он значительно тише. – К кому
обращены вот эти строчки: «Не надо, ребята, о песне тужить… Не надо, ребята, не надо, друзья…»
Это же заклинание! – Савченко опять невольно с горячностью повысил голос. – Он словно
пытается доказать себе что-то, во что сам не верит, обращаясь якобы к «ребятам». При этом и сам
в свои заклинания мало верит – иначе зачем их повторять снова и снова?
– Но, может быть, в этом и смысл? Наша жизнь вообще состоит из заклинаний…
Жора хитро улыбнулся той особой улыбкой авгура, которую он обычно приберегал для
западных партнёров по переговорам, когда, исчерпав резоны и аргументы и давая понять своему
визави, что пространства для манёвра не осталось, он прибегал к спасительной словесной ссылке
на «ленинские принципы советской дипломатии». Британцы и французы при этом отвечали